— Георгий Степанович, многие ваши ровесники выражают недовольство прожитой жизнью. А как оцениваете ее вы — бывший узник ГУЛАГа, стало быть, имеющий с прошлым свои счеты?

— Мне грех жаловаться на жизнь. Все-таки она была у меня большая, насыщенная и достаточно разнообразная, пестренькая. И у меня есть дети и внуки.

— И как вы себя ощущаете в роли трижды дедушки?

— Замечательно. Очень люблю двух внучек и внука. Но любимица все же — младшенькая, десятилетняя Полинка. Наша бабушка любит командовать, учительствовать, назидать. Без конца мирю их друг с другом.

— А вы, значит, вовсе не строгий дедушка?

— Нет, не строгий. Мы с Полинкой друзья. И она это чувствует.

— Дочерей растили, придерживаясь того же стиля воспитания?

— Тут все сложнее. Я был трижды женат. Все дочери — от разных жен. Главным образом девочек воспитывали их мамы. По сути, при мне росла только младшая, Юлька. Сейчас она работает со мной в театре и преподает во ВГИКе. Старшая, Алена, — художник-декоратор, живет в Риге. Средняя, Марина, педагог, — в Санкт-Петербурге.

— Ладно, вернемся к Поле. Как любящий дедушка вы, наверное, не можете не думать о ее судьбе. Кем вы ее видите?

— Я-то что? Она себя артисткой видит! Вся в фантазиях, воображении, игрушках! И режиссирует, и играет — все на свете! Юля много с ней занимается. И у самой Полинки хорошая голова, прекрасная память. Знает наизусть много стихов. Кроме рационального смысла, понимает прелесть поэтического слова. Не знаю, во что выльется в итоге ее увлечение: в актерский ли талант, а может, в какой-то ему соседствующий. Дай ей Бог!

— По мироощущению вы — оптимист. А вот страшно вам когда-нибудь было?

— Да, конечно… Самый страшный страх и отчаяние я пережил в ночь ареста — с 4 на 5 июля 1938 года. Такие понятия, как честь, справедливость, совесть, достоинство, остались по ту сторону ворот внутренней тюрьмы НКВД, поглотивших двадцать две весны жизни доверчивого, наивного, романтичного паренька. Это была потеря всего. И, когда меня сегодня начинают чем-то стращать, отмахиваюсь: “Напрасно вы это делаете. Я единственный раз навсегда напугался. В сравнении с тем ночным кошмаром все остальные страхи, а они, безусловно, были, и не однажды, — ничто”.

— Что помогло выдержать выпавшие испытания достойно?

— Наверное, отчаянная вера в жизнь. Только это и помогало. И не мне одному. Помню такой эпизод. В последнюю ночь перед этапом всех нас, осужденных, человек сорок, сгрудили в одну из камер. И около 15 часов продержали стоя, прижатыми друг к другу настолько плотно, что нельзя было не только повернуться, но и выпростать наверх руку. Вдруг слышу, за моей спиной разговаривают вполголоса. Прислушался, стараясь разобрать — о чем. Невероятно! Читали стихи! “Я послал тебе черную розу в бокале…”

Среди скопища висящих друг на друге, полуобморочных от духоты и вони людей звучали стихи о Прекрасной Даме!

Вообще среди заключенных было немало людей, близких литературе, искусству, из научной среды. И если мы жили в одном лагере, одном бараке, работали в одной бригаде, то, разумеется, общались между собой. Кроме того, часть срока, до декабря 1946 года, я работал в Магаданском заполярном драматическом театре. В труппе 240 человек. Причем одна половина — вольнонаемные артисты, другая — заключенные. Среди них были крупные имена актеров, режиссеров, художников. В драматическом театре в Норильске, где я отбывал ссылку, основную часть труппы составлял тот же “контингент” — бывшие заключенные.

— Случались ли встречи с известными писателями?

— Вы имеете в виду Мандельштама и Шаламова? Не имел чести быть знакомым с Мандельштамом. Он умер незадолго до того, как я появился в том же пересыльном лагере Владивостока, где формировались этапы на Колыму. О его последних днях узнал из рассказов очевидцев. У него был очень плачевный финал… Варлама Шаламова я тоже не знал, хотя, похоже, мы были с ним на Колыме в одно время.

— Поговорим о вашей нынешней жизни. Какие киношные новости?

— Относительно недавняя работа у Игоря Таланкина в исторической картине про российского императора Александра I. Роль Ее Величества Елизаветы сыграла Алла Демидова, Его Величества — Василий Лановой. А я — шотландца-врача, оформлявшего медицинское заключение о смерти императора, скончавшегося в 1825 году в Таганроге. Но я снялся в половине своей роли. Кончились деньги. Съемки неизвестно на какое время прекратились. Таланкин решил не ждать у моря погоды — сделать фильм из того материала, что уже есть. На премьеру в Дом кино я не пошел...

— У вас более 100 ролей в театре и почти столько же в кино. Есть ли среди них те, о которых сожалеете?

— Да, есть. Сколько угодно. Это неизбежно в актерской профессии.

— Должно ли актеру сохранять независимость от мнения публики?

— Бесспорно, должно, но до известных пределов. Актер, вступающий в конфронтацию со зрителями, вызывает сожаление. Зрителя надо уважать и вести с ним честную игру, разговаривая и в жизни, и со сцены, и на экране на равных.

— На ваш взгляд, не перегибают ли палку те ваши коллеги, даже весьма именитые, которые слишком чутки к приговорам малоподготовленной публики? Пошловатые тексты, приблатненная жестикуляция, вульгарная манера держаться стали нормой на театре.

— Наблюдать все это мучительно горько. Пошлостью закормили нас не только на ТВ, но и в кинематографе, в театре. Столько, извините за выражение, играется драматургической погани! Словно и не было у нас пьес великих русских классиков. Любому актеру совсем не хочется показаться зрителю скучным, пресным. Но занимать его внимание дешевым фиглярством с претензией на оригинальность — недопустимо. Думаю, самое главное для актера — всегда и везде быть естественным. Во всяком случае, стараюсь оставаться самим собой при любых обстоятельствах.

— Вы бываете на светских раутах, или, как теперь говорят, “тусовках”?

— В основном я их избегаю. Не очень все это люблю. Иногда, когда дома нет хорошего ужина (смеется. — Е.К.), иду, скажем, в наш “Детектив-Клуб”. Правда, сейчас он превратился в довольно пошлое заведение.