Аллу Пугачеву — народную артистку СССР, Примадонну, «живую легенду» и прочая, и прочая… знают все. И в то же время не знает никто. Даже те люди, коим в разные годы было суждено окружать Пугачеву, так и не сумели разгадать ее до конца. И как тут не согласиться с ее преданным многолетним поклонником , который определил суть Пугачевой так: «Алла — это всегда театр. Если в комнате находится кто-то еще, Пугачева тут же начинает свой спектакль. Причем развивается он по совершенно непредсказуемому сценарию. И чем закончится пьеса, не знает даже она сама».

Михаил Шуфутинский: «Мы вместе прогуливали философию»

— МЫ с Аллой вместе учились на дирижерско-хоровом отделении Музыкального училища им. Ипполитова-Иванова. Алла была отличницей. Вообще у нас в училище считалось плохим тоном получать двойки. Но мы не ходили на те предметы, которые нам не нравились. Скажем, философию или политэкономию периодически прогуливали. В подвале училища находились репетиционные помещения. Мы брали ключ под видом того, что нам надо заниматься, и прорывались туда… У нас была небольшая компания — человек 5–6, в основном такая прогрессивная молодежь, которую в музыкальном училище гоняли то за длинные волосы, то за короткие юбки. Вот и Алла была в нашей компании. Она тогда уже очень хорошо играла на фортепиано и пела. Собирались мы в подвальчике, пели «Битлз», джазовали… Алла английского не знала и пела на каком-то своем, никому не понятном языке. Получалось здорово. И вообще мы веселились, как могли. Иногда и винцо с собой приносили. Сейчас уже не помню, как оно называлось, все-таки столько лет прошло… Какое-то недорогое, мы же студентами были, получали маленькую стипендию…

Правда, потом начали подхалтуривать на разных танцевальных вечерах — играли и пели в МГУ, других институтах. Алла тоже иногда с нами пела. Она выглядела очень броско и даже вызывающе — у нее были длинные волосы такого ярко-рыжего, огненного цвета. А когда мы приходили ко мне домой, моя бабушка всегда ругала ее за короткую юбку. «Почему она ходит в такой юбчонке?!» — возмущалась бабушка. «Да ладно тебе, — успокаивал я ее. — Если есть что показать, почему же не носить?» Я тоже пару раз был у Аллы дома — она жила совсем рядом с училищем. Естественно, теперь мы все выросли, и у нас у каждого своя жизнь.

Екатерина Шаврина: «У Аллы глаз — алмаз»

— В МУЗУЧИЛИЩЕ мы с Аллой не были очень близки, но не не заметить и не отметить ее там было невозможно. Под лестницей в училище стоял рояль, и там всегда собиралась толпа, когда за инструментом сидела Алла. Частенько она там распевала кого-то из наших студентов, то есть выступала уже в роли педагога. Но Пугачева в те годы еще не была «Пугачевой». И хотя все студентки были примерно ровесницами, я давно жила взрослой жизнью: концерты, гастроли, сын маленький, заботы о хлебе насущном. Я была загнана, как лошадь, и скажу честно — все эти девочки с их девичьими проблемами меня не волновали. Зато когда в восьмидесятом году мы с Аллой попали в одну группу в ГИТИСе, она уже была мне безумно интересна. Меня вот что тогда в ней поразило: в то время как половина наших студентов, среди которых было много известных всей стране артистов, под любым предлогом старались увильнуть от лекций и семинаров, получить на халяву зачет или экзамен (и я тут — не исключение!), Алла, несмотря на свою тогда уже «звездность» и популярность, не только ничего не пропускала, но и много занималась сверх программы, даже брала индивидуальные уроки. Например, часами работала над мимикой и жестами с преподававшим у нас знаменитым клоуном Андреем Николаевым.

На занятиях я часто садилась рядом с Аллой и сразу заметила, насколько она всесторонне одарена. Мало кто знает, что она великолепно рисует. Слушает лекцию, а сама в это время очень профессиональные наброски делает, прямо как художник. При этом она никогда не хвасталась своими талантами, вела себя предельно скромно. Никакой «звездной болезнью», несмотря на массовое сумасшествие по Пугачевой в те годы, и близко не пахло. Мне кажется, что она и сейчас не больна этим. Она никогда в жизни не называла себя «звездой», а только вкалывала все время, как лошадь.

У Аллы есть одна уникальная черта, назовем ее прозорливостью. У нее вообще «глаз — алмаз». Вот я, казалось бы, объехала весь мир, много чего повидала, но на определенном этапе именно Алла помогла мне найти нужный имидж. Сидим мы у нее дома, вдруг она подходит ко мне и выпускает мне из прически волосы с боков и челку. И я настолько преобразилась, что лет на десять моложе стала. Это ей первой пришло в голову переодеть группу «Любэ» в военную форму, когда они дебютировали у нее в «Рождественских встречах». Что и стало их фирменной «фишкой» на всю последующую творческую жизнь.

Алла — очень хлебосольная хозяйка. Даже в прежние времена, когда в магазинах было пусто, она никогда не говорила: «Ой, а угостить вас нечем!» Пусть на стол подавалась простая отварная картошка с квашеной капусткой, солеными огурчиками и грибочками, но даже это угощение из рук Аллы было для ее гостей желаннее самых изысканных разносолов и деликатесов.

Ангелина Вовк: «За Аллу мне частенько попадало!»

— ВПЕРВЫЕ я увидела ее в начале 70-х годов, когда вела концерт на стадионе одного из подмосковных городов. Сказать, что она, певшая тогда с какой-то группой, произвела на меня большое впечатление, не могу. Но имя я почему-то запомнила. А буквально через пару лет Алла победила на Всероссийском конкурсе артистов эстрады с песней «Посидим, поокаем», и вот тогда я уже отметила про себя, что появилась очень яркая и самобытная певица.

Ну а в том, что Алла не только уникальная артистка, но и своеобразный человек, у меня была возможность убедиться не раз. Впервые это случилось в семидесятых годах прошлого века в ГДР, где я вела в паре с немецким диктором Питером популярную в странах соцлагеря телепрограмму «Голоса друзей». К ведущим в ГДР было особое отношение: знали, что нам нужно выучить текст, сосредоточиться, отдохнуть.

Поэтому только мы, ведущие, имели персональные гримерные. Певцов же разместили по следующему принципу: «девочки» — в одной большой комнате переодеваются-гримируются, «мальчики» — в другой. Захожу я к себе в гримерную и вижу, что там уже висят чьи-то перья, стоят туфли. Переоделась, ушла. А когда вернулась, то вижу, что Алла сидит за моим гримировальным столиком, что применительно к Пугачевой было понятно: как это Алла будет со всеми, в общей комнате?! Я очень обрадовалась такому соседству. Аллу попросили быть в кадре к одиннадцати, как это было запланировано в самом начале.

На что Алла ответила, что к одиннадцати готова не будет, в лучшем случае — к двенадцати. Педантичные немцы страшно напряглись: во-первых, они привыкли к порядку, во-вторых, Алла тогда была для них никто. Они злились, ругались, кричали, чуть волосы на себе не рвали. Появилась же Алла на сцене даже не в двенадцать, а в час! Иностранные коллеги-певцы тоже взирали на нее с огромной неприязнью, ведь она заставила всех ждать: «Ишь ты, звезда какая нашлась!» Я переживала за нее страшно: «Боже мой, опять на Аллу обрушивается отрицательная энергетика!» Но стоило ей только запеть «Поднимись над суетой», лед неприязни тут же начал таять.

Все были просто потрясены, отовсюду только и раздавалось: «Super! Super!» Ведь она тогда впервые показала иностранцам настолько нехарактерную для советской эстрады манеру исполнения, что ее и оценили по достоинству, и опоздание простили. Не скажу, что уже тогда, в ГДР, мы с ней подружились: во-первых, Алла вообще не очень-то идет на контакт, а во-вторых, я, относясь к ней с большой любовью и симпатией, не хотела под нее прогибаться и навязывать себя. С годами, конечно, стали более тепло общаться. Помню, приехала Алла в Сочи на фестиваль «Красная гвоздика», где я как раз ведущей была. Спела она, а потом обратилась в своей вызывающей манере к членам жюри, сплошь маститым советским композиторам: «А мне песню написать слабо?» Жюри потом очень долго и эмоционально обсуждало ее: какая-де Пугачева невоспитанная, какая хамка. Меня возмутило их отношение к ней, я стала ее защищать. И меня тогда поддержал композитор Игорь Лученок: «Мне она тоже нравится! Пожалуй, я напишу для нее песню».

Я очень обрадовалась: «Игорь, как здорово, пойдем сейчас же к Алле в номер!» Пришли мы к ней, еле достучались: «Алла, Игорь готов написать для тебя песню!» На что Алла ответила, что пошутила. Мне было страшно неудобно тогда перед Игорем, что поставила его в идиотское положение, а он был просто обескуражен. Аллу я этой своей инициативой попросту рассмешила. Это я потом уже поняла, что Лученок хоть и хороший композитор, но абсолютно не ее плана.

Мне странно, что Пугачева сейчас притихла как-то. Но, скорее всего, это, как показывает практика, плановое затишье перед очередной бурей: как пить дать, Пугачева опять бомбу какую-то готовит!

Виталий Окороков (композитор): «Она обозвала меня чудаком на букву «М»

— С Аллой Борисовной я близко познакомился в ее «челобановский период» (1993–1994 гг. Прим. ред.) как раз через своего саратовского земляка Сергея Челобанова. Он-то и предложил Примадонне мою песню «Кристиан» на стихи Александра Шаганова. Я напел песню под рояль, записал на пленку, а Челобанов прокрутил этот «демонстрационный вариант» Алле Борисовне. Песня ей приглянулась, и она собралась ее записывать к своим очередным «Рождественским встречам». Сидим мы с Сергеем в студии, ждем «саму», а она задерживается. Вот наконец появилась, но сильно «уставшая» после банкета. Запела, но сразу заругалась. Дело в том, что в «Кристиане» очень сложный музыкальный размер — пять четвертей: очень трудно попасть в сильную долю даже такому асу, как Алла Борисовна. «Какой чудак на букву «М» закрутил такую мелодию?!!» — то и дело вопрошала А. Б. у Челобанова. «Чудак», то есть я, помалкивал, скромно опустив к полу глазки. «Где ты вообще учился, чудак?» — продолжала А. Б. «В аспирантуре при Московской консерватории, у Хренникова», — отвечаю. «Тогда ладно, живи,» — смилостивилась Пугачева. Песня была записана, но мама долго не верила, что мою песню поет сама Пугачева. Лишь только когда увидела в телеверсии «Рождественских встреч» титры, изрекла: «Ну вот, песню сына Пугачева спела. Теперь и помирать можно спокойно!» В следующий раз Алла Борисовна расчехвостила другую мою песню, которую должен был петь в тех же «Встречах» Челобанов. Изначально песня называлась «Девчонка» — и музыка, и слова (довольно незамысловатые) были моими. Но мелодия понравилась Челобанову, он захотел это петь. Поет Челобанов припев: «Девчо-о-о-нка!» А Алла Борисовна кричит: «Стоп! Никаких девчонок! В припеве вместо «девчонка» будешь петь «О, Боже-е-е-!» И вообще, дайте сюда текст, я его сейчас полностью перепишу!» Буквально через десять минут были уже совершенно другие стихи. И когда они легли на прежнюю мелодию, то стали всем известным хитом Сергея Челобанова. Так что Алла Борисовна еще тот поэт! Да и вообще она, по-моему, от скуки на все руки!»

Елена Воробей: «Примадонна сказала, что я смешная»

— До того как стать юмористкой и пародисткой, я пыталась пробиться на эстраду в качестве певицы. В 1993 году выиграла конкурс «Ялта-Москва-транзит», но на сцене задержаться все равно не получалось — не было ни спонсорских, ни личных денег. И тут я собралась с духом и отправилась прямиком к Примадонне.

Правда, сначала она мне снилась… Как будто я прошу Аллу Борисовну меня послушать, говорю ей что-то, а она разворачивается и уходит. А я стою и пою ей вслед… Или она мне говорит: «Давай пой», а я слова забываю. В общем, сны были ужасные. В очередной раз, проснувшись с Пугачевой, я решаюсь выяснить наши отношения (смеется). Вижу по телевизору, что в Питер приезжает Аркадий Укупник с новой сольной программой, режиссером которой является Пугачева. И врубаюсь — Алла Борисовна будет в зале «Октябрьский».

За несколько часов до начала концерта я туда проникла. Произошло невероятное — она шла без охраны. Подлетаю… Хотя нет, это громко сказано… Подошла на полусогнутых, у меня и потемнело, и зазвенело — все сразу. И сон начинает сбываться. Я лепечу: «Алла Борисовна, извините, что я к вам обращаюсь, я из Питера, вы меня, конечно, не знаете, я артистка…» Она перебивает: «Да знаю я тебя, артистка. Ты, — говорит, — конкурс выиграла «Ялта-Москва-транзит», в школьной форме с бутербродом пела». И называет меня по имени и фамилии. Думаю: «Ничего себе память у человека.

Прошло 4 года». «Ну че ты? Как ты? Где ты?» — стала она меня расспрашивать. Мы минут двадцать проговорили. Я плакала ей в плечо, лепетала всякое. Посмотрела она на это жалкое существо и говорит: «Ну чем же тебе помочь? В Москву можешь приехать?» Я, естественно, сразу ответила: «Да». Приехала я к ней со своими песнями, побывала в квартире. Алла тогда послушала их и сказала: «Ты смешная, поэтому тебе надо петь смешное» — и выбрала песню «Ушки у Андрюшки», с которой я выступила у нее на «Рождественских встречах». Ну выступила, а че дальше-то делать? Я подхожу к ней опять. «Ну, не знаю, — говорит, — я сделала все, что смогла, дальше сама выплывай».

«Любаша. Так, что ли, тебя называть?»

— Слушаю. Кто это?

— Алла Борисовна, это…

— Громче говорите, пожалуйста. Кто это?

— Это Любаша.

— Ой, очень хорошо, что ты мне позвонила… Любаша. Так, что ли, тебя и называть? Просто Люба?

— Да, Любаша.

Так начинается совместный альбом Аллы Пугачевой и Татьяны Залужной (Любаша — это ее творческий псевдоним) «А был ли мальчик?».

— Это действительно наш реальный диалог, правда, немного художественно доработанный продюсером Пугачевой, — говорит Любаша. — Именно так мы и познакомились — по телефону. Алла Борисовна посмотрела мои песни, они ей понравились, и мы начали созваниваться. А где-то через неделю встретились в одном из развлекательных клубов Москвы. Там как раз шел ремонт, менялся интерьер помещений, и Алла Борисовна принимала в этом активное участие. Когда я туда шла, у меня, конечно, был мандраж. Для меня Алла Борисовна на тот момент казалась какой-то нереальной… Но мы начали общаться, и она предстала передо мной совершенно простым человеком. Мы, как подружки, болтали о личной жизни, она очень живо интересовалась моими проблемами…

Помню, когда была съемка «Голубого огонька» и я первый раз вышла на большую сцену в Москве, была страшно зажата и никак не могла раскрепоститься. Режиссер все время на меня кричал: «Ну что ты такая замороженная!» Алла Борисовна подошла к нему и что-то такое ему на ухо сказала, что он тут же замолчал. Я потом услышала от нее: «Пусть хоть один человек на нашей эстраде будет нормальным и естественным, без этого пафоса и рисованных жестов».