Я захотела посмотреть новогодний «Огонек», в котором снималась, но дочка сказала: «Нечего смотреть эту пошлость»… Это так похоже на любую еврейскую семью: вся жизнь — для семьи.

Культурно-эстетические расхождения

— Клара, за что же Маша вас осуждает?

— У нас “культурно-эстетические” расхождения. Вот, скажем, приехали мы сюда, и в первый же день я говорю дочке и ее мужу Боре: “Давайте музыку включим”. “Конечно, — соглашаются они, — мы взяли кассеты”.

Я спросила: “А какие?” “Уж, конечно, не попсу”, — ответила Маша и поставила что-то из классики. Я говорю: “Послушаем лучше не Баха, а что-нибудь полегче, ведь такое радостное настроение...” Боря тут же вставляет: “Клара Борисовна, это — Глюк”. Уел меня...

Конечно, мне стыдно стало. Но можно же на отдыхе отключить мозги и послушать просто веселую и легкую музыку? Но не желают. Маша окончила филологический факультет РГГУ, театроведческое отделение. Занимается французским театром, сейчас пишет диссертацию. Боря там же преподает античную литературу и древнегреческий язык. Это отдельные люди...

Однажды собрались мы все вместе встречать Новый год. Маша, Боря, его родители-филологи: мама работает в журнале, папа — англовед (ведает Англией, значит), Машина школьная подруга-философ с мужем-чеховедом (вначале я думала, что этот человек что-то знает про чехов, а оказалось, он изучает Чехова), Борины друзья-античники, ну и я с мужем-журналистом Юрием Зерчаниновым.

Я накрыла стол, все приготовила, всех поздравила. А ночью захотела посмотреть новогодний “Огонек”, в котором снималась. Но Маша сказала: “Нечего смотреть эту пошлость”. И они поставили Вагнера.

Я очень люблю классическую музыку: например, когда лечу в Америку, вообще не смотрю фильмы, а часами слушаю только классику... Но чтобы новогоднюю ночь проводить под Вагнера?! По-моему, это слишком.

— А вообще-то телевизор у вас в семье смотрят?

— Смотря что. Зову, например: “Маша, тут мультики показывают, может, дети посмотрят?” В ответ категорично: “Нет!” Дети смотрят только очень хорошие мультики — те, которые им разрешают родители. Хотя я считаю, что они должны смотреть все и выбирать то, что им по вкусу. Но, может, я не права?

Вчера вечером включила какую-то программу — громкость поставила на три рисочки. Так Маша сверху прокричала мне: “Мама, выключи! Дети уснуть не могут”.

Но Лева и Анечка ни подо что уснуть не могут, потому что им здесь очень нравится, они в восторге и долго болтают в кроватках, хохочут... А засыпают моментально, будто их выключили, буквально вырубаются...

—Любите внуков?

— Очень. Но я не считаю, что они мои внуки. Мне очень нравится английское слою “Grandmother”. Вот я и есть — старшая мама, а они — мои младшие дети. Когда родился Лева, то уже через час я держала его на руках.

Взяла его на руки и поняла, что от этого существа оторваться не могу, оно — мое. И маленькую Аню обожаю — такую кокетливую, немного капризную...

Но я не сижу возле детей бабушкой, не вяжу носочки, варежки. Хотя могу связать все что угодно, но... только по дороге куда-то на гастроли.

Я прихожу к ним, когда могу, мне доставляет удовольствие их искупать, рассказать на ночь сказки (представьте, я умею сочинять детские сказки). Я привожу продукты и все, что надо, в дом.

Все коляски, кроватки, пеленки, клеенки, столики, ванночки — все это я для них таскала. И, наконец, кто-то должен оплачивать им нянек, школу Леве, давать денег на то и на се.

— Вам за все это благодарны?

— Да я и не жду никакой благодарности, сама все делаю — это же мои дети! Все родители так заботятся о своих детях, правда, возможно, только в нашей стране. У нас «старики» никак не хотят согласиться с тем, что дети стали взрослыми.

И я такая же. Как я рассуждаю? Даже если дочь выросла, она ведь не перестала быть моим ребенком. Конечно, я радуюсь тому, что она становится самостоятельной, но, с другой стороны, хочу, чтобы ей было легче.

Еврейская семья

— Сами вы были баловнем своих родителей?

— В нашей семье все было строго. Отец за любую провинность давал ремня, причем настоящего, солдатского. И вообще был суров. Когда перед моим окончанием школы он спросил: “Куда ты дальше пойдешь?” — и я ответила, что буду поступать в театральный, он сказал: “Тогда у тебя не будет выпускного платья”. И слово сдержал.

Пришлось мне на какие-то собранные денежки купить дешевенькую ткань, скроить что-то и с помощью моей любимой преподавательницы театрального кружка Фаины Соломоновны сшить платьице. Я была одета хуже всех моих одноклассниц.

Папа даже слышать не хотел о том, что я стану актрисой. С его точки зрения, профессия женщины — это то, что в белом халате. И если я выберу себе такую, то он будет мне помогать.

А нет, значит — нет... По-своему он очень мудро поступал, давая мне с братом понять, что мы должны учиться зарабатывать на свою жизнь сами...

Но были какие-то очень жестокие вещи, которые я понять до сих пор не могу. Когда я уже была замужем, и мы с моим первым мужем Виктором приезжали с каких-нибудь длительных гастролей и, измученные, добирались домой, папа не разрешал маме покормить нас, и мы не имели права взять еду в холодильнике.

Он говорил маме: “Она тебя спросила, когда выходила замуж? Нет. Она же считает себя взрослой. Значит, должна думать о том, чем будет кормить мужа по возвращении”.

Мама исподтишка приносила еду к нам в комнату. Но в основном она была во всем послушна отцу, хотя и очень переживала — такая абсолютная жена своего мужа. Моя бедная мама... Ей было очень нелегко с ним...

— Из-за его жесткого характера?

— Ну конечно, да еще плюс к этому папа был гулена. Он был очень красив, импозантен, прекрасно одевался и очень нравился женщинам. На гастролях в Израиле или в Америке ко мне не раз подходили какие-то женщины и говорили, к примеру, следующее: “Скажите, пожалуйста, Борис Зиновьевич — ваш папа?” — “Да”. — “Так вы передайте ему привет. Скажите — от Беллы. Он знает...”

Я помню, как меня лет с шести папа стал водить во взрослую поликлинику. Вдруг он объявил маме, что ребенку надо лечить горло, так как, если этого не делать, могут появиться гланды и аденоиды. И он каждый вечер брал меня за руку и вел в эту взрослую поликлинику.

Там возле кабинета с надписью “Ухо, горло, нос” сидели люди и ждали своей очереди. Периодически выходила высокая чернявая женщина и говорила: “Следующий”. А нам глазами показывала, что мы можем войти.

Мы входили, врач “ухогорлонос” брала меня марлечкой за язык, наставляла мне в рот зеркало и какой-то лучинкой с ватой обмазывала мне горло люголем (на всю жизнь запомнила). Это было папино алиби... Дальше тетя Женя снимала халат, и мы все вместе уходили.

У Русского театра имени Леси Украинки, в котором у тети Жени какой-то родственник работал администратором, меня спрашивали: “Ты хочешь в театр?” Я с восторгом говорила “Да”, и меня отводили в директорскую ложу. А сами они удалялись до конца спектакля (тетя Женя жила во дворе этого театра). Я назубок знала спектакли “Стряпуха”, “Океан”, “Машенька”...

А однажды в наш дом прибежал какой-то огромный дядька (оказалось, что это был муж тети Жени) и что-то долго орал, но я мало что понимала. С мамой случился приступ, она какое-то время не разговаривала с папой, а если что-то нужно было, писала на бумажке. Больше я тетю Женю не видела... Но вообще у папы было много женщин.

— Однако по-настоящему привязан он был только к вашей маме?

— Это так похоже на любую еврейскую семью: вся жизнь — для семьи, но... есть же и еще жизнь. При всем при этом папа ревновал маму до последнего ее дня, доставал до печенок. Представляете, какой ужас?!

Мама говорила: “Клара, что он от меня хочет? Подумай, мне 70 лет, что ему надо? Какой-то дядька помог мне донести картошку из магазина до дома, ну так и что с этого?!” А папа возмущался: “Я их застал!..”

Папа был очень тяжелый человек. Но мы с братом любили его просто до умопомрачения... Я сняла о родителях фильм и, когда бываю на гастролях в Израиле и в Америке, свои концерты начинаю с него.

Ведь мы там выступаем среди бывших наших. И этот фильм получился про каждого из них, уехавших, и про тех, кто остался здесь... Мамины руки, глаза я снимала подробно. Мама нервничала перед камерой, все время руками что-то теребила.

И она рассказала историю: “Когда у меня случился инфаркт, я вызвала врача. Приехала “неотложка”. Вошла врач и, увидев, что вокруг развешаны плакаты и фотографии Клары, спросила: “Это что — ваша родственница?” Я говорю: “Нет, это моя дочка. А у меня сердечный приступ”. Она :“Ну раз так, тогда мы возьмем вас в больницу”.

И тут в зале всегда раздавался гомерический хохот. Со слезами на глазах... Они уже не могли себе представить, что врач забирает в больницу больную с инфарктом только потому, что у нее дочь — Клара Новикова... Это очень трогательный фильм и одновременно смешной.

Папу спрашиваю: “Папа, ты прошел всю войну, несколько раз был ранен, контужен, скажи, что ты из нее вынес, что это для тебя было?” “Что я вынес? — отвечает он. — Я вынес две рубашки, да и то они оказались женские”. Он не хотел говорить о войне.

Для него все, что показывали в кино на эту тему, было неправдой. Он говорил: «Это не война, а бабьи сказки. Война — это ужас, это земля, перемешанная с кровью и с трупами». Пройдя Сталинград и Севастополь, он знал, что говорил.

— Родителей нет в живых? — Мама ушла из жизни семь лет назад, а папа умер в прошлом году, не дожив трех месяцев до 90 лет. В старости он называл меня “моя мама”. “У меня никого больше нет, — говорил. — Только ты — моя мама”.

Он же знал, что в любой ситуации я расшибусь, но все организую, чтобы ему помочь... Он не хотел переезжать в Москву, а я не могла жить в Киеве, но нашла женщин, которые за ним ухаживали...

Правда, в последний год у него начались какие-то отклонения... Я приглашала к нему психологов, и, пока с ним занимались, все было хорошо. Но как только они уходили, он опять начинал придумывать, что я хочу его отравить, чтобы завладеть квартирой...

Как-то я приехала в Киев специально, чтобы побыть с ним несколько дней. Купила цветов, всяких вкусностей — он ведь так любил вкусную еду, и чтобы все было красиво упаковано...

И мне хотелось его порадовать... Но вдруг папа вскочил с дивана, замахнулся своей палкой и закричал сиделке: “Не пускать! Она приехала меня убить!”. Мне казалось, что он шутит, валяет дурака. Я говорю: “Папа, ты что?” А он орет: “He пускать!!!”.

Но все-таки она не Райкин

— Нелегко вам, видно, было профессионально состояться—при таком-то отце?

— Это правда. В моей семье на меня повесили миллион комплексов. И все ради того, чтобы я не зазналась. Чего только мне не говорили! Я и не талантлива, и ничего не умею, и место мое — в туалете кричать «занято», а не на сцену выходить, и одеваюсь я неправильно.

Но в тех платьях, что мне мама шила или покупала, неловко было появляться среди моих девочек, а штанишки с резиночкой внизу я носила чуть ли не до замужества, все старалась их поднять повыше, чтобы незаметно было...

Если я просила: «Папа, купи мне книжку», — он отвечал: «У меня сейчас нет такой возможности». Но как?! Он же был директором магазина — его назначили на эту должность после войны. Но маме давалось только три рубля в день, и она в них укладывалась.

Мама сначала не работала, потом, когда дети подросли, пошла клеить коробки на кондитерскую фабрику. Мы жили в центре Киева, но в доме отсутствовала горячая вода, а туалет был на улице. И картошка, откуда-то привезенная, всегда лежала мешками — впрок.

А на антресолях были запасы муки, соли, крупы. Обязательно был мешочек с сухарями — на всякий случай... Но когда я, уже уехав в Москву, победила на Пятом конкурсе артистов эстрады, разделив первую премию с Хазановым, мама была страшно горда.

Она говорила папе: “Ну, видишь, хоть ты не хотел, но все-таки Клара — артистка! Ведь и Утесов там был в жюри, и Брунов...” А папа отвечал: “Да, но все-таки она не Райкин”. То есть у него все равно находилось это “все-таки”... Правда, со временем и он стал очень гордиться мною.

Невменяемый “мужчинка”

— К моменту победы на конкурсе вы уже как-то определились с личной жизнью?

— Да, я уже была замужем и, соответственно, уже не Герцер, а Новиковой. Виктор был музыкантом, барабанщиком. Мы с ним вместе работали в Кировоградской филармонии, вместе ездили на длительные гастроли...

А когда приходится вести цыганский образ жизни, подолгу бывать в поездках, то человек, который постоянно помогает тебе нести чемодан, предлагает поесть, в промерзшем автобусе укрывает своим пальто твои ноги и всячески доказывает, что ему небезразлична твоя жизнь, становится для тебя родным. В таких ситуациях люди и женятся, потому что вместе быть легче.

— А почему же у вас совместная жить распалась?

— Когда меня пригласили работать в Москву, я переехала. Жила в гостинице, потом сняла квартиру. Новиков требовал моего возвращения, а я понимала, что это уже невозможно.

Тогда он стал настаивать, чтобы я ему здесь нашла работу. Витя очень хотел, чтобы мы были вместе, он действительно меня очень любил... Но он сильно выпивал, становясь при этом совершенно невменяемым, переставал понимать, что творит.

Потом стоял на коленях, просил прощения, я прощала... Но была последняя капля. Я приехала в Киев встречать с ним Новый год. Собрались мы — девочки и мальчики, правда, уже взрослые, — у нашей любимой Фаины Соломоновны.

Так Витя там выпил, и, когда мы вышли на лестничную площадку, он вдруг ни с того ни с сего ударил меня по лицу, и у меня потекла кровь из носа. Это был шок. И я поняла, что это — конец. Мы расстались, прожив вместе восемь лет. Он сам был виноват в этом, сам себя предал.

— Как ваш тот принял Виктора?

— О том, что я вышла замуж, родители узнали постфактум — я просто привела Витю домой и представила как своего мужа. Для родителей буквально перевернулся мир. Как это — я втихую вышла замуж?!

Ведь все их друзья и огромное количество родственников ждали, что у дочки Бориса будет та-а-кая свадьба... Папа же всегда был душой любой компании, вел все свадьбы...

Но погулять на моей ему не довелось. Когда папа узнал, что мой муж играет на барабанах, сказал: “Я понимаю — скрипка, это еще можно вытерпеть. На ней можно сыграть сольный концерт. А что можно сыграть на барабанах?!”

Витя был невысокого роста, щуплый, и папа называл его “мужчинка”. Но потом они подружились, потому что Виктор был очень талантливый человек. Он все умел починить, наладить, улучшить. У меня в доме все было под рукой, все нажималось, открывалось. В этом смысле он был удивительный самородок...

Юра — это данность

—А вашего второго мужа, Юрия Леонидовича, папа как откомментировал?

— Он сказал: “Я тебя хорошо понимаю, дочка, ты нашла себе дедушку”. Потому что Юра старше меня на 17 лет. Мы с ним познакомились во время интервью. Зерчанинов тогда работал заместителем главного редактора журнала “Юность” и решил написать обо мне какой-то материал.

Мы пообщались, потом стали перезваниваться. Он предлагал: “Пойдем вместе в “Ленком”, посмотрим “Тиля”. Шли, смотрели, обсуждали... Дальше я звонила ему и говорила: “Вы не хотели бы пойти на фильм Феллини “Восемь с половиной”, у меня оказались билеты?”

— Вы с ним были на “вы”?

— У нас уже Маша родилась, а я к нему все обращалась: “Вы, Юрий Леонидович...” Сначала меня в нем вообще все потрясало. Однажды зимой, после спектакля, он мне говорит: “Поехали ко мне пить водку” Я обиделась смертельно, провинциально возмутилась: “Да вы что?!

Как смеете мне это предлагать?!” Но самой-то дико интересно было. Короче, любопытство взяло верх, и я поехала... Вошли мы в его холостяцкую квартиру...

Такого ужаса я в жизни своей не видела и представить бы не могла. Ободранные обои свисали со стен до пола, все разбросано, захламлено.

“Хочешь есть? — спрашивает. — Возьми, там в холодильнике кое-что есть”. Я открываю холодильник, и на меня оттуда падает бюст Ленина. Достаю огурец, оказывается, он муляжный. Это у Юры шутка такая была.

В ванной вообще был ужас. Она вся доверху была забита пустыми, сплошь заграничными бутылками, каких я никогда в жизни не видела. Потом мой брат Ленька, когда первый раз к нам приехал, выгреб эти уникальные сосуды и увез их в Киев — тогда ведь было модно их выставлять на кухне...

В общем, постепенно Юра стал со мной появляться у своих друзей — художников, писателей, режиссеров, актеров... А там бывали и Марк Розовский, и Лия Ахеджакова, и Инна Чурикова, и Григорий Горин, и Аркадий Арканов, и Василий Аксенов... Я смотрела на них во все глаза и не верила, что я тоже — с ними.

Кстати, я всем очень нравилась. Петя Фоменко, ближайший Юрин друг, как-то сказал: “Юрий, если ты на ней не женишься, то женюсь я”. Хотя я сильно мешала их мужской дружбе... В результате Юра со словами: “Ты должна ему все сказать!” — заставил меня позвонить Виктору, с которым мы тогда еше не разошлись.

Я позвонила. Новиков не ожидал этого и настолько был потрясен, что у него поднялась температура до 40 градусов. Моя мама стала его лечить, он ведь жил с моими родителями. А я к тому времени начала для него строить квартиру.

— Почему вы?

— Когда Виктор только поселился у нас, он говорил папе: “Неужели вы думаете, что я могу претендовать на ваше жилье? Мне нужно только прописаться в Киеве”. Но когда мы стали разводиться, он потребовал у моих родителей свою часть жилплощади... Вот и пришлось мне строить ему кооперативную квартиру...

— Значит, друзья Юрия благословим ваш с ним союз, а как его родные к вам отнеслись?

— К тому моменту, когда мы с Юрой начали вместе жить, не стало его мамы. И Юрин отец, Леонид Александрович, никак не мог смириться с этой утратой, он безумно ее любил. Он ведь был репрессирован, сидел, и мама с маленьким сыном, как декабристка, поехала к нему туда, на поселение. Все для него делала...

А теперь он остался один, и некому стало даже сварить ему какую-то еду. И я сказала: “Я приду и сварю, какие проблемы”. Пришла и приготовила вкусный обед, уж поверьте, я умею готовить. А Юрин папа наблюдал за мной через стекло на кухне. Вообще он очень внимательно ко мне присматривался.

Ведь Юра был видным журналистом, был знаком с самыми именитыми людьми. А я — никто, просто девочка из Киева. К тому же у его сына я была по счету то ли третья, то ли четвертая жена-артистка. И он предполагал, что ничем хорошим этот альянс не закончится

— Кроме формального “муж”, Юрий Леонидович для вас кто: возлюбленный, друг, учитель, наставник, опора?

— Я не рассуждаю о том, кто он для меня. Юра — это данность. И я очень признательна ему за то, что он помог мне преодолеть многие комплексы, за то, что научил быть столичной штучкой... При этом Юра никогда не жил реальной жизнью, ничего не умел делать в доме.

Я научила его хотя бы разогревать то, что оставляла ему в холодильнике, когда уезжала на гастроли. Честно говоря, я вела сумасшедшую жизнь. Репетиции, работа с авторами, сцена, где надо хорошо выглядеть, маленькая Маша и заботы о ней, добывание продуктов, которых тогда в магазинах не было, — это все было на мне.

В одной сумке у меня был костюм, в другой — еда для семьи. Иногда кто-то из артистов с машиной предлагал подбросить до ближайшего метро или троллейбуса, трамвая. Они удивлялись: “Как ты все это на себе тащишь?” А ночами я стирала, прибирала, готовила для Юры, его отца и Маши, потому что никаких нянек не было...

— Что же, муж совсем не заботится о вас?

— Всегда заботится, только в другом смысле. Если я прихожу с какой-то тревогой, он непременно пытается ее развеять, оградить меня от всего негативного. Тут же начинает предпринимать всякие действия, бомбить каких-то людей, в общем, создавать даже излишнюю суету.

Поэтому я боюсь ему что-либо говорить... Юра для меня — еще один ребенок, но только взрослый. То я ему звоню: “Юра, привет, в холодильнике есть еда? Я сегодня принесу”. То выговариваю: “Ты же мне обещал, что не будешь курить. Врачи ведь запретили, зачем ты это делаешь?”

То напоминаю взять деньги или носовой платок: “Посмотри в кармане, если нет, возьми, пусть будут”. Он возмущается: “Ты что, с ума сошла?!” Но я постоянно, каким-то краем сознания, думаю: “А где Юра, что он делает?”

К врачам обязательно гоню его. Его ведь так же, как и маленьких, надо уговаривать, с ним так же надо играть в какие-то игры. Я играю с ним в игру, которая называется “жизнь”. Но не могу и не хочу отрезать от себя эту часть жизни. Хотя со стороны может так показаться — я же живу отдельно от своей семьи.

— Конечно, я никуда ни от кого не делась: ни от Юры, ни от Маши и ее семьи — они живут все вместе. Но для себя поняла, что хочу жить одна... Эту маленькую квартиру я купила родителям. Специально для них обставляла ее, подбирала мебель, посуду. Но так случилось, что мамы не стало, а папа без нее не захотел переезжать...

Маша в своем отношении к быту похожа на отца. И вот, представьте, приезжала я с гастролей, ставила чемодан, видела вокруг грязь, брала тряпку и с ходу принималась мыть полы, вытирать пыль, наводить порядок, стирать...

А потом входила в ванную, мыла ее и... начинала там работать над ролью. Моя жизнь проходила в ванной комнате, потому что другого места у меня не было... И я решила, что хочу иметь свой угол. В конце концов, я уже не девочка...

А когда я оказалась в больнице (у меня случилась очень серьезная операция), одна очень мудрая нянечка, к которой я всегда прислушивалась, мне вдруг сказала: “Деточка, твоя беда в том, что ты на себя погрузила столько, сколько не можешь донести. А ты неси столько, сколько тебе по силам”. Видимо, я надорвалась.

— Муж не предлагал вам переехать вместе?

— Я сама позвала его. Первым делом предложила: “Пошли, там двухкомнатная квартира, нам с тобой пока будет достаточно”. Но Юра ответил: “Нет, это мой дом, я буду жить здесь и никуда отсюда не уйду”. “Хорошо, — сказала я, — тогда отдельно буду жить я одна”. Хотя мне казалось, что было бы лучше дать возможность Маше со своей семьей пожить самостоятельно.

Здравствуйте, я беременная — от Лившица и Левенбука...

— Скажите, а рождение дочки было для вас событием ожидаемым или неожиданным?

— Очень неожиданным, но безумно радостным. Для Юры Маша была поздним ребенком — все-таки родилась, когда ему было 45 лет. Юра очень бережно меня выхаживал — ну так, как это может делать только он. Юра очень хорошо знает Москву, и у него удивительное умение ходить через какие-то закоулки и помойки, потому что так короче.

Помню, зимой, когда я была на девятом месяце беременности, Юра меня выгуливал. Он хотел показать мне какой-то двор, но мы зашли в тупик. Чтобы оказаться там, где хотелось Юре, мне пришлось перелезать через забор...

Когда пришло время рожать, Алик Лившиц и Алик Левенбук — знаменитые ведущие “Радионяни” и оба в прошлом врачи — спросили меня: “Где ты будешь рожать?” “Я еше не знаю”, — говорю. “Мы знаем, — заявляют они. — Ты будешь рожать у доктора Коппа. У него рожают все. Придешь к нему и скажешь, что ты от нас”.

Я пришла к Коппу с огромным пузом и сказала: “Здравствуйте, я беременная — от Лившица и Левенбука...” Представляете его реакцию? Сейчас Копп живет в Австралии и хранит фотографии всех детей, которых когда-то “родил”...

Рожала я Машу тяжело, 18 часов. И когда, наконец, родила, мне было жутко холодно. Я лежала, и меня всю трясло. Сообщаю няньке: “Мне холодно”. Она говорит: “А ты расскажи анекдот, тогда я тебя потеплее укрою”. Даже в этом состоянии я рассказала...

Потом Юра пришел под окна роддома и вытоптал мне следами на снегу: “Рыжуля, я тебя люблю!” Я ему передала, что очень хочу есть, он мне принес булочку и бутылку кефира.

В то время как всем роженицам носили бесконечные вкусности. Я ему снова написала: “Я хочу есть!!!” И тогда он попросил свою двоюродную сестру приготовить мне бульон и что-то еще. А когда я Юре дочку в окошко показала, он написал записочку: “Какая-то неведомая странная обезьянка”.

Как?! Я обошла всех детей, и мне казалось, что моя — самая красивая. Потом пришла врач и подтвердила: “Ваша дочка — голубых кровей”. Я подумала: “Конечно, у меня и не может быть иначе”. Но оказалось, что Машка просто была синюшная, потому что, пока я ее рожала, она там задыхалась...

—А кто большей частью занимался воспитанием и образованием дочки?

— В детстве она очень много времени проводила с дедом, Юриным отцом. Это была такая трогательная пара — Маша и 80-летний дедушка. Я, к сожалению, их редко видела. Поэтому и недоцеловала Машу, недоласкала, недобаловала... Сейчас страшно жалею об этом.

Рождение дочки совпало с моим появлением на столичной сцене, и я очень много работала. Но, когда было возможно, я брала Машу с собой на гастроли, особенно летом на юг. У меня существовала сумка, которая называлась “кухня” — с плиточками, кастрюлечками... Потом, когда началась школа и кружки, естественно, Машу уже было невозможно брать с собой...

Мы старались ее всячески образовывать. Она играет на фортепиано, на гитаре, очень хорошо поет, и педагог говорил, что у нее отличные музыкальные способности. Другой преподаватель убеждал нас, что она очень пластична, и я ее водила в хореографическое училище. Еще дочка занималась фигурным катанием, теннисом, французским языком.

И главное — ходила на занятия в Театр юного актера, репетировала там, играла спектакли. Ей это было очень интересно, она хотела стать актрисой, режиссером... Мне кажется, что ее затюкал Юра. Он ей говорил, что она не актриса, что у нее нет таланта, давил ее все время.

Точно так же, как мой папа — меня. Но как ты узнаешь о своих способностях, если не попробуешь что-то? Вот с Машей в студии занимался мальчик — толстенький такой, все над ним посмеивались и пощипывали его. А потом это оказался Коля Басков.

Я все время живу на грани

— Когда Маша выходила замуж, она спрашивала у вас разрешения?

— Это был кошмар. Как-то она пришла из института с цветком розы в руках и сказала “Мама, он все время высматривал меня, куда бы я ни шла. И подарил мне розу. Что мне теперь делать?” “Маша, — ответила я, — роза — это не повод, чтобы что-либо делать”.

Я знала только, что ОН — это ее преподаватель в университете... А однажды я пришла домой с концерта, ставлю в прихожей сумку с костюмами и вдруг обнаруживаю какие-то незнакомые мужские башмаки. Потом вижу его, Бориса. А он — меня. И очумел, потому что не знал, что я — Машина мама.

Она ему не рассказывала про меня... Потом я уехала на гастроли в Израиль, а они поженились. Без меня. До этого они меня пугали своими намерениями создать семью, но я не думала, что это будет настолько буквально. В тот день мне позвонил Юра: “Маша расписалась с Борей”. Спрашиваю: “А где она сейчас?”

“Они у Бориных родителей едят торт”. Юра не пошел туда из чувства протеста... У меня есть замечательное место, где я могу сказать все, что со мной происходит, — это сцена. Я вышла и рассказала зрителям о том, что сегодня моя дочка вышла замуж, а я ничего об этом не знаю.

Что я в ужасе, так как не понимаю, что произошло. Что у нее нет ни свадебного платья, ни фаты, что она пошла расписываться в рваных джинсах... Евреи плакали, потому что они не представляли, как можно пойти расписываться без свадебного платья.

Этого не должно быть, потому что свадьба — это свадьба... Но что делать?.. Почему происходит конфликт между родителями и детьми? Потому что все последующее отрицает предыдущее, хотя на самом деле они так похожи...

Они заявляют: “Ты меня не понимаешь, и вообще — что ты понимаешь?” И я своей маме так говорила. Вот и расплатилась за то, что когда-то сама устроила своим родителям. Но я хотя бы в своем концертном платьице была, фату себе склеила из чего-то, взяла напрокат обручальное кольцо...

— А почему вы родителям не сказали о таком событии?

— Они не вынесли бы того, что я вышла замуж за нееврейского парня, да еще и барабанщика. Глупо и смешно... Вся моя жизнь такая — я все время живу на грани. Поэтому все женщины, которых я играю, одновременно и веселые, и грустные.

Ведь в жизни все переплетается, и от трагического до смешного — всего один шаг. И смех — это не противоположность слезам, а те же слезы. Просто смехом человек защищает себя от грустного. Смех — это зашита, а слезы — это чтобы тебя не разорвало... На самом деле я понимаю, что Маша во всем пытается быть самостоятельной.

Она добивается права завоевать свою жизнь. Поэтому вначале она мои советы всегда в штыки принимает, но потом, когда у нас возникает время для спокойного разговора, мы находим общие темы. И если бы Маша захотела услышать меня, может быть, это ей в чем-то помогло бы и от чего-то оградило.

— Наверняка захочет. Со временем.

— Главное, успела бы... Очень быстро время бежит. Но мне все равно кажется, что впереди еше столько интересного. Вот в прошлом году я впервые снялась в кино, в ремейке фильма “Королева бензоколонки”, его хотят показать 8 Марта.

Я там играю Рогнеду Карповну, буфетчицу, много лет влюбленную в Панаса Петровича. Помните, яркая такая роль?

Для меня это было огромной радостью. Еще я мечтаю начать репетировать в театре. Но туда, куда меня зовут, идти не хочется. Конечно, я знаю, что я — чеховская Раневская из “Вишневого сада”, но кто из режиссеров на это решится?

Когда-то мне мама говорила: “Кларочка, пока жизнь впереди, все успей”. А я отмахивалась: «Мама, что ты придумываешь? Еще столько времени впереди”. Да, у меня и сейчас все впереди. Но вот только еще один Новый год наступил...

Человек-праздник

— А какой новогодний праздник вам больше всего запомнился, кроме того, что связан с разрывом с первым мужем, и другого — под Вагнера?

—Тот, который мы праздновали в Америке, у моего брата. Леня с семьей уехал в Штаты вскоре после Чернобыля и вот уже 16 лет живет там, в Сан-Диего, на границе с Мексикой.

В тот год так совпало, что 30 декабря у брата было 25-летие со дня свадьбы рождения, 1 января у его жены Лены – день рождения, а 31-го, соответственно, Новый год.

Все праздники сошлись вместе. И я сказала: “Ленька, я тебе устрою праздник”. Я очень люблю брата, и мы очень хорошо друг друга понимаем. Леня — высоченный, красивый, в молодости — ну просто Ален Делон.

Он занимался спортом, был чемпионом Украины по каноэ. Я его обожаю… Я собрала в доме у брата всех своих и устроила им сумасшедший Новый год. Дочка с семьей в то время жили в Вашингтоне — ее муж там работал, получив грант. И я их всех вытащила к Лене...

С помощью своего приятеля — большого начальника, которого мне не хочется подставлять, — мне удалось провезти в Америку кучу всякой вкусной еды. Вы не представляете, чего я только не везла отсюда! Квашеную капусту, сало, икру, сыры, колбасы, окорока, водку...

Вплоть до самогонки. Что, вы думаете, в Америке нечего кушать, там нет колбас? Есть, конечно. Но я хотела их угостить нашими яствами. Я перевезла две неподъемные сумки мимо этих сволочей — собак, которые на таможне все вынюхивают. Причем завезла в Америку и наш бородинский хлеб.

Так мой брат целый год (!) держал его в специальной камере для хлеба. И они ели его как пирожное. А еще я привезла рецепт “Хреновухи”, и мы с Ленькой ее изготовили. С тех пор у него в огороде на удивление всем соседям растет хрен...

Так вот про тот Новый год... У них в это время лето, жара под 30 градусов. В саду растут пальмы, апельсины, мандарины, лимоны... Я сразу поняла, что Новый год накрылся.

Что это за новогодний праздник под пальмами? Так я не хотела. Я сказала: “Леня, мы идем за елкой!” Мы поехали в маркет и купили там совершенно чудную, высокую и пушистую, канадскую елку.

Под ней я всем разложила подарки... Это был фантастический Новый год — с фейерверками, песнями, с шумом-гамом, розыгрышами... Американские друзья Лени обалдели. Особенно они ничего не понимали в еде, расспрашивали про каждое блюдо.

— У вашего брата собственная практика?

— У них семейный бизнес, они оба врачи. Лена, отучившись на курсах, смогла подтвердить свой медицинский диплом. А у Лени получилась непростая история.

Чтобы жена училась и чтобы их дочка Юлька пошла в школу, кто-то должен был зарабатывать. И брат пошел работать в дом престарелых. В результате, когда Лена обзавелась собственной практикой, он стал менеджером в ее офисе.

Юля, которая сейчас учится в университете, там же работает. А Ленка правда очень хороший врач, просто Б-гом данный... И все они очень дружны. Особенно это было видно в тот сумасшедший Новый год. Я была счастлива!

— Все-таки вы действительно человек-праздник...

— Да, я очень люблю радоваться жизни. Но, знаете, бывают люди-везунчики, которым все само идет в руки и счастье сваливается на голову. Я же всего достигла не благодаря чему-то, а вопреки. Все время проходила через какие-то сопротивления и преодоления.

У меня было очень много испытаний, и я считаю, что они приумножают жизненный опыт. Жизнь состоит из двух полос — черной и белой. Казалось бы, зачем она — черная? Да затем, что, если ее не будет, ты никогда не оценишь радость белой полосы.

Черная полоса — это накопление, это мудрость, которая тебе помогает выйти к следующей — белой. Когда все заканчивается черной полосой — это трагедия. Но я оптимист и верю, что впереди непременно будет белая полоса. Я умею перешагивать через все скверные ситуации.