КОГДА-ТО Арина Шарапова делала репортажи о работе правительства Егора Гайдара, потом много лет знакомила страну с новостями, сейчас ведет утреннюю передачу на Первом канале.

«По сравнению с бурным прошлым нынешняя работа дает мне удивительный покой, которого у меня в жизни, наверное, еще не было», — признается Шарапова.

«Слушая нас, зрители кайфовали»

— АРИНА, на утреннем канале вы работате несколько дней в неделю. А чем занимаетесь в остальное время?

— Общаюсь с семьей, друзьями, дома устраиваем посиделки. Еще пишу диссертацию, сижу в библиотеке. Люблю ходить в гости.

— Одно время вы преподавали в высшей школе экономики. Откуда возникло такое желание?

— Я с детства хотела стать педагогом. Носилась с указкой по квартире и говорила, что буду всех учить в обязательном порядке. Может, поэтому термин «педагог», да и саму профессию трудно от меня отделить до сих пор.

Изначально предполагалось, что я буду педагогом и переводчиком. Да, еще в науку я собиралась. Но как-то так получилось, что в мою жизнь вклинилось телевидение, как будто его кто-то с горы на меня сбросил.

Сначала я работала в Агентстве печати «Новости» фоторедактором. Потом открылась редакция видеоинформации, где я работала корреспондентом. Ездила снимать сюжеты в Китай, на Дальний Восток, Северный полюс. Работала в качестве продюсера с иностранцами.

— А как вы попали в программу «Вести»?

— Это был 1991 год, когда у нас на втором канале уже шла своя программа от Агентства печати «Новости», и я была ее ведущей. Однажды в АПН позвонил Олег Максимович Попцов, он искал ведущих в программу «Вести». Дело в том, что прежние ее ведущие Юра Ростов и Саша Гурнов уезжали за границу, надо было их кем-то заменить.

Моя кандидатура понравилась Попцову визуально — он увидел меня в эфире и предложил работу. Правда, сначала взяли как правительственного корреспондента, и только через какое-то время выпустили в эфир как ведущую «Вестей».

— Тяжело было?

— Тяжело, но безумно интересно, потому что мы получили просто нереальную свободу. Свободу говорить все, что ты хочешь. Сейчас я даже думаю, что это было чересчур, потому что наши мысли и чувства не всегда были профессиональными. Мы изливали на своих зрителей то, что думали, а они кайфовали от этого.

Нас было три девушки: Таня Худобина, Света Сорокина и я. Мы были очень эмоциональные. Но воспринимали нас с большим интересом и удовольствием, потому что при этом мы все-таки еще что-то понимали в жизни.

В то время на телевидении не было никакой цензуры, свобода била через край. Я сейчас вспоминаю и думаю: «Боже, как такое могло быть!» Такое возможно лишь в период революции, стихии и анархии.

Наверное, таким и были 1991, 1992 и 1993 годы. Государство так ломалось, как говорит мой сын, его так «колбасило», что ему нужно было менять личину. Вот как змея меняет кожу, так и государство тогда тоже меняло кожу. И нам было просто и хорошо.

— В каком жанре вам проще работать: в политическом или в развлекательном?

— Я вообще считаю, что телевидение — это работа, которая подразумевает способность настоящего профессионала трудиться в любом жанре. У меня была потрясающая десятилетняя политическая школа, и она, безусловно, оставила свой отпечаток.

Я очень скучаю по политическому эфиру. Каждый день читаю газеты, слушаю новости, я просто больной человек в этом смысле. И, наверное, буду им до конца своих дней.

Я люблю поспорить, что-то пообсуждать. Семья у меня тоже не-равнодушна к происходившему и происходящему. В этом смысле я, безусловно, скучаю по политическому вещанию. Но мне сейчас комфортнее работать именно в развлекательном шоу.

«Участвовала в гонках на выживание»

— ПОЧЕМУ вы вдруг занялись наукой?

— То, что я занялась наукой, это совсем не «вдруг». Это мое недореализованное желание. Я уже поступала в аспирантуру, но телевидение меня просто снесло, как цунами.

Действительно, сбило с пути. Бог его знает! Может быть, я просто восстанавливаю свою историческую справедливость и начинаю делать то, чего когда-то очень хотела. Хотя вы знаете, мне не удалось изменить телевидению.

Были моменты, когда можно было 150 раз с него уйти, заняться чем угодно: от науки до пресс-секретаря каких-то больших людей. Но я не смогла, у меня просто духу не хватило. Не изменила я телевидению, и все тут. Время покажет, права я или нет. Но пока я довольна.

— Вы уже задумывались о том, чем будете заниматься после телевидения?

— Честно говоря, не собираюсь уходить с телевидения насовсем. Во всяком случае, за кадром работы тоже хватает. Если все же уйду, найду, чем заняться. Буду, например, с большим удовольствием преподавать.

— Как относитесь к тому, что сейчас происходит с телевизионной журналистикой?

— Знаете, сейчас на телевидении не хватает умудренных сединами профессиональных политических аналитиков. Таких, какие были раньше: Зорин, Сейфуль-Мулюков, Бовин… Я на них выросла.

Они были прекрасно эрудированы. У нас ведь так мало эрудированных журналистов, ведущих. Все как-то стремятся пройтись по верхам, сорвать «цветочки», и получается букет. «О, букет продажный! — думают. — Отлично, выставлю его на аукцион». Цветы-то всем нужны.

— В конце 90-х годов вы исчезли из эфира центрального телевидения и какое-то время работали на одном из региональных каналов в Сибири. Как это получилось?

— Это был момент, когда я испытала жизненный крах во всех отношениях: и на личном фронте, и в работе. А у меня же сын, мама, папа. Я должна была зарабатывать. И уехала в Сибирь.

Да и стресс нужно было срочно как-то снять. Тяжело было очень. Но в Сибири мне безумно понравилось, там было очень интересно. Наверное, можно было бы поехать и в Америку на какой-нибудь русский канал. Но так получилось, что это была Сибирь. Я ее теперь очень люблю.

— Интересно вы снимаете стресс. А других способов нет?

— Одно время я снимала стресс вождением. С большим удовольствием ездила по встречной полосе. Участвовала в гонках на выживание. Когда об этом вспоминаю, у меня голова идет кругом от ужаса. И слава богу, ни одной аварии при этом не было.

Но настал какой-то момент, когда внутри меня словно что-то щелкнуло и я поняла: баста, пора остановиться. Хватит снимать стресс такими способами. Тогда появились горные лыжи. Правда, там приходится часто тормозить, так как я совсем недавно на них встала.

«Не стала бороться с Доренко»

— ВЫ так давно работаете на телевидении. Никогда не хотелось получить ТЭФИ?

— Да, я очень много лет работаю на телевидении, но ТЭФИ не получала. Наверное, не за что было. С одной стороны, конечно, мне хочется получить ТЭФИ, почему бы и нет. С другой стороны, я философски подхожу к этому вопросу. Нету и нету. Я к наградам вообще спокойно отношусь. Но что касается признания…

Да я никогда и не шла к этому. У актеров, например, есть цель стать знаменитыми. А мне просто было интересно. Я вообще живу по интересу. Интересно — делаю, неинтересно — ни за что не буду. Поэтому, если говорить о профессии, я в ней только потому, что мне это интересно, а не потому, что я хотела быть знаменитой.

— С креслом ведущей новостей на Первом канале легко расстались?

— Я свое кресло сама фактически подарила моему преемнику, которого, может быть, еще все-таки помнят. Его звали Сережа Доренко. Он пришел ко мне и сказал: «Вот, знаешь, я сейчас сяду на твое место и буду на нем работать».

А мне тогда активно не нравилась заданная политическая тенденция. Я писала заявления об уходе… и рвала их. Не было сил уйти сразу. И тут вдруг пришел Сережа Доренко и сказал: «Принимаю кресло». И я даже не просила ничьей помощи, чтобы остаться. Нет, нет. Отдала без боя.

Но переживала безумно, плакала. Была в такой депрессии, что вообще никуда не ходила. Это сейчас я уже ничего не боюсь. Сейчас мне, наоборот, даже смешно вспоминать.

Я же вам рассказывала, что не стремилась к славе, ведь слава всегда сопровождается слухами. И поэтому я очень переживала, когда эти слухи поползли. Но меня поддерживала моя семья. Хотя все равно было очень больно.

— Какие же слухи про вас пускали?

— Боже мой, что только про меня не говорили. Чьей только любовницей я не была. И какие только бриллианты мне не дарили, и на каких только яхтах я не каталась.

И вообще, миллионерша. Жуть просто! Я даже по улицам ходить боялась, думала, что меня, в конце концов, ограбят. Отнимут все нажитое. Но, слава богу, пока обошлось. Спасибо.