Вместо освобождения – наказание. Сначала советских военнопленных мучили немцы, потом Сталин. Встреча с уцелевшими

Это был один их тех лагерей, откуда живым никто не выходил. Как тот мальчик, говорит старый Аристак, которому не было и 18 лет и который уже через две недели начал сходить с ума. Он покончил жизнь самоубийством. Он еще даже не успел исхудать к тому моменту. Он просто не мог этого выносить, говорит Атистак.

Он не выдержал – там, в полях Польши, где за колючей проволокой жили десятки тысяч русских военнопленных. Без еды, без воды, без крыши над головой. Они голыми руками вырывали в земле ямы, чтобы укрыться от дождя. Один раз в день давали жидкий суп – больше ничего.

Однажды пропала собака, которую привел в лагерь немецкий офицер. Ее закололи, рассказывает Аристак. Офицер после этого расстрелял дюжину военнопленных. На столбах потом еще долго висели трупы. Они ели не только собачье мясо, говорит Аристак. Больше он не говорит ничего.

Запланированное массовое убийство

Аристаку Аракеляну сейчас 86 лет, он живет в деревушке в Армении, расположенной в 60 км от столицы Армении Еревана. Он живет в темной комнатке вместе со своей прикованной к постели женой.

У него сохранился всего один зуб, из металла. Старому Аристаку недолго осталось, так же как и всем остальным бывшим советским военнопленным, которые во время Второй мировой войны попали в руки к немцам.

Вермахт взял в плен более 5 млн русских солдат, большинство из них – во время своих первых побед в 1941 году. Больше половины из них погибло в немецком плену. Они пали жертвами запланированного и осознанного массового убийства, многие умерли от голода и от холода.

А те, кто выжил, понесли за это наказание позже. Так было и с Аристаком, который в 1941 году был контужен артиллерийским огнем на гомельском фронте и оказался в немецком плену.

Приказом номер 270 от 16-го августа 1941 года Сталин объявил всех взятых в плен русских солдат национальными предателями: они должны были приберечь для себя последнюю пулю. По логике Сталина те, кто пережил немецкие лагеря, должны были быть шпионами, и их отправляли на принудительные работы в Сибирь.

Когда Аристак в 1945 году вернулся из плена в Россию, его приговорили к 18 годам в исправительном лагере. Его отправили в Мурманск, город севернее Полярного круга.

Там он должен был валить деревья с шести утра до восьми вечера, шесть дней в неделю. "Мы должны были работать при температуре до минус 38 градусов. Начиная с минус 39 нам разрешено было оставаться в бараках, – говорит Аристак. – Многие умерли. Неудивительно".

Аристак Аркелян и ему подобные – бедняги, с которыми история обошлась жестоко. Стертые в порошок Германией и Россией, подвергшиеся гонениям сначала Гитлера, потом Сталина. И кажется, неудача будет преследовать этих людей до конца их дней.

Немецкие фонды по возмещению ущерба, которые, по крайней мере, выплачивают денежную компенсацию тем, кто был на принудительных работах, экономят на военнопленных.

Плен не является основанием для получения денежной компенсации, гласит параграф II устава фонда. Даже в том случае, когда обращение с солдатами шло в разрез со всеми нормами, когда людей, как Аристака, заставляли выполнять тяжелейшую работу.

Крестьянин складывал трупы в общей могиле в немецком лагере военнопленных. Тела должны были лежать аккуратно, как можно теснее, чтобы в могилу могло вместиться как можно больше людей. Иногда они вытаскивали некоторых – тех, что еще дышали.

Бывшие военнопленные уже очень-очень стары. С каждым годом их становится все меньше. Только воспоминания делаются все ярче. Как будто приближающаяся смерть воскрешает ужасы, которые они пережили в юности. "Я не могу отделаться от воспоминаний, – говорит Аристак. Они всегда здесь. Они отступают, только когда я пью".

На столе у Аристака стоит коньяк, сегодня у него гости. К нему пришли два старых товарища, делегаты общества реабилитации русских военнопленных в Армении. На всей территории бывшего Советского Союза еще живут люди, которые пережили лагеря в Германии и в Сибири, но только в маленькой Армении они объединились и создали свое общество.

В прошлом году ушли из жизни еще 20, говорит Хрант Назаретян, 82-летний бывший военнопленный. Из своего потертого пакета он вытаскивает список фамилий: он аккуратно занес туда 329 имен, напротив каждого стоит сумма и причина. 100 евро, например, стоят напротив фамилии Аристака, причина – "крайняя бедность".

Назаретян кладет на стол немецкие деньги, собранные маленьким берлинским объединением "Контакты", которое не может допустить, чтобы эти старики и сейчас терпели тяготы и невзгоды судьбы.

Однако этих людей в первую очередь волнуют не деньги. Для них важно то признание, которое они с таким опозданием получают за испытания, через которые они прошли. Люди из маленького объединения посылают им письма, расспрашивают об их жизни, интересуются их судьбой.

Сотрудники переводят их ответы, организуют чтения воспоминаний стариков. Иногда даже их навещают из далекой Германии. "Тот факт, что они приехали ко мне, 86-летнему старику, свидетельствует об их уважении к моей жизни", – говорит Аристак. Стекла его очков, которые он носит на резинке, немного запотели.

Мужчины протискиваются в клуб, принадлежащий объединению в Ереване. Взору открывается узкий длинный коридор, на стенах висят портреты армянских маршалов и генералов, географические карты, на которые нанесены планы наступлений советской армии во время Великой Отечественной войны. На столе стоят две картонные коробки.

В одной, полной, хранятся документы умерших членов объединения, во второй, где уже есть место, лежат документы живых. Старики рассказывают о Сибири, о разъединенных семьях, о голоде. И снова и снова они рассказывают про немцев, которые хорошо отнеслись к ним – как будто воспоминание о добре, сделанном в этом мире зла, глубоко запечатлелось в их душе.

У старика трясется подбородок. "В лагере был один немецкий солдат, который время от времени давал мне бутерброды, – рассказывает он. Его звали Генри, и он был из Франкфурта". Потом Генри перевели на другой участок. У старика на глаза наворачиваются слезы. "Я искренне желаю, чтобы этот человек остался в живых", – говорит он.

В объединение "Контакты" постоянно приходят письма от бывших русских солдат, в которых они справляются о немцах. Немцах, которые однажды им помогли. 93-летний Буденко Григорий Степанович с Украины настойчиво спрашивает о Бергмане Юппе, который спас его, когда его засыпало в угольной шахте Бергманн Люкс.

"Он еще подкармливал меня время от времени. Это благодаря ему я выжил. Я не могу думать об этом без слез". Много подобных писем лежит на столе у Эберхарда Радцувайта из объединения "Контакты", который раз или два в год наведывается к старикам.

Одна внучка пишет в Берлин. Ее дедушка получил письмо от объединения 25 января 2005 года. Сидя за кухонным столом, он сказал членам своей семьи: "Когда вы все узнаете, вы ужаснетесь!" Потом он стал рассказывать о голоде, о вшах, о повешенных товарищах. "Груз воспоминаний был очень тяжел", – пишет его внучка. Два дня спустя, 27 января, дедушка умер.

Многие старики до сих пор никому не рассказывали о том, что им пришлось пережить, ни своим детям, ни даже жене. "Об этом нельзя говорить с женщиной", – говорит Аристак. Они долго пробыли в Сибири. Многим уже исполнилось 40, когда они вернулись к нормальной жизни.

Но они не могли адаптироваться, найти свое место в этой жизни. "Я смотрел, как люди поют, танцуют, слушают музыку, – и я не мог этого понять, – говорит старый архитектор Гурен Ховханизян. – Это было несовместимо с тем, что я пережил". Ховханизян – изящный, хрупкий старичок 92 лет.

Его брат был расстрелян при Сталине, а его самого отправили в Сибирь. Он так и не смог смириться со слежкой и предательством своих же людей в сталинские времена.

Напротив, о плене он рассказывает так, как будто он примирился с этим. Он был на форсированных маршах: кто не мог идти дальше, того расстреливали. Тех, кто не реагировал на третий оклик, убивали.

"В нас не было страха, – говорит архитектор. Это не было жестокостью, нам это казалось избавлением, выстрелом милосердия, в противном случае мы были обречены на медленную смерть в пути".

На четвертый день форсированного марша он оказался в хвосте колонны. Он больше не мог. Он уже два раза слышал окрик "вперед". Перед ним стоял солдат с нацеленным на него ружьем. Тут один из его товарищей оттащил его и спас архитектору жизнь.

Тут же этот старичок рассказывает о Дитрихе, дружелюбном старшем рабочем, и о господине Мадере, начальнике рабочего отряда, "хорошем, симпатичном человеке". Напоследок Ховханизян говорит: "Ваш приезд придает мне сил, у меня становится немного легче на душе".

Коньяк 40 лет спустя

Эмма Газарян никогда не была на войне. Тем не менее он пострадала. Внешне ничего не заметно. Худенькая маленькая женщина никогда не подаст вида. Она накрыла на стол в крошечной кухне, достала лучшую и единственную посуду.

Она красиво разложила абрикосовое варенье собственного приготовления. Она даже открыла бутылочку пяти-звездного коньяка, которую 40 лет хранила для особого момента. И вот он настал. Объединение бывших военнопленных преподносит ей конверт, но это не более, чем жест.

Страданию Эммы Гаспарян деньгами не поможешь. В комнатушке рядом с кухней лежит ее муж Карапет Карапетян, тоже бывший военнопленный. Он парализован. Рослый мужчина слабым голосом шепчет: "Благословляю Вас". Он лежит без движения вот уже 36 лет.

Его жене, Эмме, 80 лет. Два года назад она еще получала помощь от своего единственного сына, ученого человека с женой и маленькими детьми. Но неожиданно жизнь сына изменилась. Жена ушла от него, забрав с собой детей. Сын теперь снова живет с матерью.

Она сделала ему укол незадолго до прихода гостей. Он не может выносить, когда в квартире находятся чужие люди. На Западе то, что делает сын Эммы, скорее всего, посчитали бы как психозом. Мать говорит, что он душевнобольной. В одной комнате лежит ее парализованный муж, в другой – ее больной сын.

Старая женщина сидит на кухне и говорит: "Хоть бы бог взял мое здоровье и отдал его моему мужу". Она подходит к нему и с любовью гладит его поверх одеяла. Должно быть, когда-то они были счастливой парой.

Потом старая женщина быстро идет в темный коридор. Из рукава она вытаскивает платок. Когда ее гость оборачивается, она вжимается в косяк двери. Никто не должен видеть, что она плачет.