И в самом деле – либо индустрия, либо люкс. Ведь люкс – продукт штучный, а индустрия производит товар массового спроса. Но в том-то и дело, что мы живем в эпоху массового спроса на люкс. И как к этому ни относись, суть дела от этого не меняется. Зато меняется суть люксового продукта.

В былые времена люкс неизбежно означал явно дорогостоящую, безусловно красивую, откровенно выхоленную одежду или такие же аксессуары. В соответствии с изменением модного стандарта облик вещей, которые мы, ориентируясь на их цену и качество, безусловно относим к разряду люксовых, стал иным.

Переворот в умах совершила, как легко догадаться, Миучча Прада. Сначала своими сумками из парашютного нейлона, а затем и одеждой она провозгласила культ скромности и подняла знамя того, что впоследствии назвали эстетикой повседневности. От своего коммунистического прошлого она сохранила любовь к скромненьким, как бы бедненьким вещицам.

Однако коммунистка Прада поднималась на баррикады в костюмах от Сен-Лорана и хорошо знала толк в предметах роскоши. Свои "бедненькие вещички" она делала на совесть, и стоили они соответственно. Главная героиня 90-х годов, она обозначила переход к новой реальности. К новому пониманию красоты и красивого, а значит, и люкса. Вслед за этим все покатилось как снежный ком. 90-е годы – декада минимализма и узаконенной бедности.

Мятежные бельгийцы во главе с Мартином Маржелой и его деконструктивизмом, эксцентричные англичане с безумцем Джоном Гальяно в авангарде, предводитель гранджа Марк Джейкобс – к концу 90-х все они заняли ключевые позиции в индустрии люкса, возглавив дома моды, до той поры считавшиеся оплотом консерватизма. Причем французского, то есть самого что ни на есть аристократического.

Повозмущавшись и побунтовав, французы успокоились, а так как продажи пошли в гору, всем стало очевидно, что именно эти люди со всеми их на первый взгляд завиральными идеями и олицетворяют современный люкс. С неподшитыми подолами, швами наружу, переваренными тканями, нарочито линялыми красками и, наконец, утрированно небрежным кроем.

Пообвыкнув, народ сумел разглядеть, что вывернутые наружу швы идеально точны в исполнении, вываренные ткани по сути своей драгоценны, неподшитые подолы придают одежде приятную небрежность, а незамысловатый крой – по-своему сложен и, главное, очень льстит фигуре.

А тем временем 90-е шли на убыль и, в свою очередь, успели всем поднадоесть своей расхлябанностью. Всем захотелось классического люкса, подлинной элегантности в привычном смысле слова и, даже страшно сказать, роскоши. Все понеслось заново.

Тогда и случилось возрождение дома Lanvin с приглашением Альбера Эльбаза, дизайнера, всей своей карьерой показывающего, что красота не выходит из моды. Виктор и Рольф начали свою карьеру вообще с высокой моды, словно желая доказать, что истинный люкс не просто жив, а обрел второе дыхание. Александр Маккуин сезон за сезоном создает коллекции, которые по сути тоже ближе к высокой моде, чем к промышленным ее образцам.

Итак люкс жив, несмотря на все происки деконструктивистов, минималистов и прочих бельгийцев. Только нынешний люкс все же ушиблен этими 90-ми, от которых сегодня все открещиваются. В нем больше нет буржуазной холености, зато есть аристократическая небрежность. Он воспевает красоту, но непременно с червоточинкой.

Дорогие кашемиры притворяются грубой шерстью, из нежнейшего шелка Альбер Эльбаз шьет незамысловатые футболки в качестве вечерних нарядов и вываривает лионские шелка, так что они прикидываются простачками. Вернувшиеся в моду меха по-прежнему разыгрывают бедняцкую карту. С другой стороны, даже джинсы превратились в люксовый предмет, их шьют на заказ, украшают деталями ручной работы, добавляют в ткань шелк и металлические нити.

Люкс из понятия внешнего превратился в понятие сущностное. Высокая и даже очень высокая цена учитывает скорее количество затраченного времени и труда, ручную работу, редкость материалов, ну и, в конце концов, имя дизайнера. ОЛЬГА МИХАЙЛОВСКАЯ