О книге Натана Щаранского “В защиту демократии”

Демократия – это прежде всего терпимость к любой вере и к любому неверию. Кроме неверия в демократию, конечно.

Ефимов Игорь Маркович (1937 г.р.) – писатель, философ, издатель. Эмигрировал в 1978 году, живёт с семьёй в Америке, в районе Нью-Йорка. Автор десяти романов, среди которых “Зрелища”, “Архивы Страшного суда”, “Седьмая жена”, “Пелагий Британец”, “Суд да дело”, “Новгородский толмач”, а также философских трудов “Практическая метафизика”, “Метаполитика”, “Стыдная тайна неравенства”. Многие его книги можно заказать в издательстве Hermitage Publishers, P.O. Box 310, Tenafly, N.J. 07670, USA; e-mail: yefimovim@aol.com.

Натан Щаранский – человек несомненного мужества и глубокой веры. Мужество его было доказано и испытано упорной борьбой за права человека в СССР, девятью годами советской тюрьмы (из них – 405 дней в карцере). Вера же его окончательно сформулирована в недавно вышедшей книге “В защиту демократии. Свобода побеждает тиранию и террор”. (Natan Sharansky with Ron Dermer. The Case for Democracy. The Power of Freedom to Overcome Tyranny And Terror. New York: Public Affairs, 2004.) Главные тезисы-догматы этой веры: демократия есть наилучшая форма политического устройства человеческих сообществ, и любой народ может учредить её у себя сегодня, если другие страны окажут ему правильно нацеленную материальную и моральную поддержку.

Вера эта была широко распространена на Западе и до проповеди Щаранского. Наиболее подробно и основательно она представлена в трудах американского мыслителя конца 20-го века Фрэнсиса Фукуямы. Но книга “В защиту демократии” стала бестселлером, потому что её объявил своей политической библией самый влиятельный читатель сегодняшнего мира: президент Джордж Буш Младший.

В схеме Щаранского есть та же заманчивая простота, что и в марксистской схеме. Маркс утверждал, что прежние государства были эксплуататорскими, а теперь наступает светлая эра социализма. Щаранский утверждает, что в наши дни кончается эпоха обществ, построенных на страхе (fear society), и начинается эпоха свободных – то есть демократических – обществ (free society). Отсюда следует, что весь демократический мир должен помогать другим народам обрести вожделенную свободу. Маркс обещал, что воцарение социализма на земле покончит с войнами. Всеобщий мир обещает и Щаранский: ведь освободившимся народам не из-за чего будет воевать друг с другом.

С верой и её догматами спорить бессмысленно. Однако Щаранский – физик по образованию, и он подчиняет свой ум правилам научного естествознания. Он признаёт, что каждая высказываемая идея нуждается в теоретическом обосновании и экспериментальном подтверждении. Он не говорит: “Богиня истории явилась мне во сне и объявила, что все люди на земле должны жить по правилам свободы”. Нет, он приводит множество фактов и событий политической жизни последних лет, которые, как ему кажется, должны убедить всех сомневающихся в правильности его умозаключений. И часто выражает изумление: “Как могут умные и образованные люди – политики, журналисты, историки – не видеть, не понимать того, что столь очевидно мне?”.

Из пяти тысяч лет обозримой человеческой истории Щаранский выбирает для рассмотрения и анализа исключительно двадцатый век. Видимо, опыт Древнегреческих демократий (которые, кстати, и ввели этот термин), Древнего Рима, итальянских и немецких вольных городов и республик, Новгорода и Пскова не кажется ему поучительным. Политические теории прошлого тоже мало интересуют его. В указателе мы не найдём имён Платона, Аристотеля, Гоббса, Монтескье, Руссо, Бокля, Милля. Физик Щаранский “вырезает” из истории цивилизации крошечную полоску длиной в пятьдесят лет и надеется использовать результаты своего исследования для “научного пророчества” о веках грядущих.

Что же видится ему в ближайших десятилетиях?

Демократия – светлое будущее всего человечества

В начале 20-го века в мире можно было насчитать от силы дюжину республик, заслуживающих названия демократических. К концу века число их удвоилось, утроилось. О чём это говорит? Конечно, о том, что человечество постепенно осознаёт преимущества демократической формы правления и спешит внедрить её как можно шире. А если демократическое правление где-то не удержалось? Ну, это временный сбой, результат вмешательства тёмных реакционных сил, тиран, обманом прорвавшийся к власти. Уберите тирана, подавите тёмные силы, и всё пойдёт как по маслу.

Почему?

Да только потому, что жажда свободы является неотъемлемым свойством каждого человека. Удалите препятствия, мешающие людям реализовать эту жажду, и они неизбежно найдут и утвердят у себя наилучшую оптимальную форму политического устройства – демократию.

Убеждённость в благотворности политических свобод – всегда, везде, у любого народа, на любой стадии развития – остаётся главным догматом веры для идолопоклонника демократии. Бесполезно указывать ему на сотни исторических примеров, когда внезапное расширение свобод у народа с низким уровнем правосознания оборачивалось кровавым хаосом, резнёй, террором и, в конце концов, – ещё более жёсткой тиранией. Скептики не верят в возможность учреждения демократии в Ираке, Афганистане, Сирии, Египте, Иране? Но ведь скептики так же не верили в возможность демократизации таких традиционно монархических стран, как Германия, Италия, Япония, Австрия, Россия. И что мы видим сегодня?

Щаранский тщательно сортирует исторические примеры. Десятки стран Азии и Африки получили демократическую форму правления после ухода оттуда колониальной администрации. Подавляющее большинство их через год два оказались под властью безжалостных тиранов. Но все эти примеры к рассмотрению не принимаются. Алжирский Бен Белла, египетский Насер, ливийский Каддафи, сирийский Асад, угандийский Иди Амин, родезийский Мугабе, гвинейский Секу Туре и десятки им подобных выброшены из картины.

Возможно, если бы Щаранскому довелось дольше работать в сфере физики, он строже обращался бы с результатами тех исторических “экпериментов”, которые человечество проделывает над собой вот уже пять тысячелетий. Вряд ли можно себе представить астронома, который, рассердившись, выбрасывал бы посланные спутником снимки обратной стороны Луны, потому что они не подтвердили его теорию. В сфере же наук социально-политических каждый имеет гораздо бóльшую свободу интерпретации фактов. И, закрывая глаза на многочисленные примеры провалов демократических реформ, Щаранский снова и снова возвращается к примерам успешной, победной демократизации. Раз получилось в Германии, Японии, Италии, Австрии, почему вы – скептики – так уверены, что не получится в Афганистане, Ираке, Иране, Ливане, Саудовской Аравии, Косово, Сомали?

Правление силы и правление закона

В политических спорах оппоненты часто не замечают, что их разногласия уходят очень глубоко, коренятся в разных представлениях о природе человека. “Каждый человек жаждет свободы”, – утверждают идолопоклонники демократии. “Да, это так, – должны были бы ответить им скептики. – Но в ещё большей степени он жаждет безопасности. Если расширение свобод каждого поставит под угрозу мою безопасность, я предпочту отказаться от такого расширения, потребую ужесточения государственного порядка. Если правление закона не в силах защитить меня от жестокости бандита, от жадности богача, от ненависти соседа, от нетерпимости иноверца, я взмолюсь о правлении силы.”

Социально-политическое строительство можно сравнить со строительством дома. Есть дома, в которых стены являются главной опорой, несущей всю тяжесть сооружения. Есть небоскрёбы, в которых главную нагрузку несут железо-бетонные конструкции, спрятанные внутри, а стены можно сделать хоть из стекла. Идолопоклонника демократии можно уподобить советчику, который пришёл бы к обитателям дома с кирпичными стенами и стал объяснять им, что главное в жизни – иметь как можно больше света. “Прорубите больше окон, впустите свет в своё жилище!” – призывает он. И если жильцы послушаются его, начнут увеличивать число окон, рано или позно ослабленные стены рухнут, и люди останутся под развалинами.

Именно это произошло во многих странах Европы после Первой мировой войны. Традиционные империи – Германская, Российская, Австрийская, Испанская, Турецкая – расшатывались изнутри революционерами всех мастей и рухнули одна за другой. Возник вакуум власти, породивший хаос, насилие, резню, гражданские войны, голод. Измученные народы мечтали о возвращении социального порядка любой ценой. Они верили, что только сильная власть сможет вернуть им внутренний мир. В междуусобной борьбе наибольшую силу продемонстрировали Ленин, Ататюрк, Муссолини, Гитлер, Франко – они и захватили верховную власть в своих государствах. Точно так же, если бы каким-то чудом Щаранскому удалось завтра учредить демократию в Саудовской Аравии, на первых же выборах, всеобщим, прямым и тайным голосованием, собрав 99% голосов, в президенты был бы избран Осама Бен Ладен.

Каким же образом странам, победившим во Второй мировой войне, удалось учредить демократический способ правления в потерпевших поражение Германии, Италии, Австрии, Японии?

Секрет заключается в том, что народам этих стран правление закона вовсе не было чуждым. В течение долгого времени верховная власть, воплощённая в монархе, использовала закон в качестве главного инструмента регулирования общественной жизни. Конечно, законы, выпускаемые монархами, могли быть очень жестокими. Конечно, чиновники, извращавшие законы и пускавшие в дело чистый произвол, должны были появляться на всех ступенях иерархической пирамиды власти. И всё же государства эти были основаны на правовом принципе. Даже Гитлеру было проще осуществлять геноцид евреев, прикрывая его законодательными мерами. (Сталин, в отличие от него, проводил Большой террор по-разбойничьи, втихаря.) Привычка подчиняться закону была так сильна в Германии, Италии, Австрии, Японии, что американским и английским оккупационным властям удалось опереться на неё, дать ей созреть, обрести силу. Традиция законопослушности стала тем фундаментом, на котором стало возможно выстроить демократический способ правления в этих странах.

В странах же, традиционно управлявшихся силой, абстракция закона не имела почвы в народном сознании. Албания, Югославия, Марокко, Алжир, Ливия отбросили блага демократии и вернулись к силовому способу правления не потому, что Энвер Ходжа, Тито, король Хассан, Бен Белла, Каддафи знали какие-то особые секреты установления единовластной диктатуры. Народ смиряется с диктатурой тогда, когда не видит ей альтернативы. Оставшись без жилища, человек, не имеющий ни кирпичей, ни досок, выроет себе землянку и покроет её древесной корой – лишь бы укрыться от леденящего ветра и диких зверей. Диктатор в глазах измученных хаосом людей – спаситель от вражды всех со всеми. Он может оказаться чудовищем, перебьёт без всякой нужды миллионы своих лояльных подданных. Но и отсутствие диктатора чревато таким разгулом этнической, религиозной, классовой вражды, что в какой-нибудь Руанде миллион тутси и хутту заплатили своими жизнями за “освобождение от колониализма”.

Как помочь воцарению свободы в мире?

Свобода не сможет утвердиться сама в обществе страха, считает Щаранский. Ей необходимо помогать. Прицельное бомбометание и военное вторжение он не то чтобы отвергает, но обходит молчанием. Гораздо более эффективный способ, считает он – приманивать диктатуры и деспотии торговыми выгодами. Вы расширяете права человека в своём государстве – мы предоставляем вам торговые льготы и кредиты. Называется эта политика английским словом linkage – присоединение. “Линкэдж” упоминается в книге десятки раз. Диктатуры нуждаются в товарах, производимых в свободном мире, – поставьте получение этих товаров в зависимость от расширения гражданских свобод. И тогда деспотии начнут трещать и разваливаться изнутри. Исторический пример – развал Советского Союза.

Но хочется спросить автора: а в каких именно товарах нуждались коммунистические деспотии? В продовольствии для голодающих, в лекарствах для больных, в одежде для замерзающих? Нет, они прежде всего нуждались в современной технологии, в электронике, которую не умели производить сами. И всё, что им удавалось добыть, шло на совершенствование их арсенала. В конечном итоге расхваливаемый “линкэдж” должен был привести только к тому, что советские ракеты земля-воздух могли точнее сбивать израильские истребители над синайской пустыней. Что советские вертолёты улучшали эффективность обстрела афганских деревень. Что советские танки, ведомые иракскими танкистами, увереннее пересекали границу с Кувейтом.

Много горьких слов обрушивает Щаранский на политику “разрядки”, проводившуюся администрацией президента Никсона по инициативе Генри Киссинджера. “В те годы думать, что политика Соединённых Штатов может повлиять на фундаментальное изменение мира за Железным занавесом, считалось абсолютно смехотворным... Голуби и ястребы спорили только о том, какая термоядерная стратегия будет более эффективной в деле предотвращения советского нападения” (стр. 100).

И снова: а чем же занималась огромная сеть западных радиостанций, как не попытками изменить коммунистический режим изнутри? Западные туристы, выставки, концерты, фильмы – разве всё это не меняло сознание советских людей? И не в эти ли годы произошло нечто неслыханное за пятьдесят лет советской истории: тысячи советских граждан получили возможность покидать коммунистический рай по израильским визам? И не в эти ли годы была принята Американским Конгрессом поправка Джексона-Вэника, а позже и Лаутенберга, дававшая эмигрантам из СССР права политических беженцев?

Щаранский утверждает, что Советский Союз рухнул без единого выстрела. (Не сработал ли и здесь всё тот же заветный “линкэдж”?) Он забывает, что так называемая Холодная война была порой весьма горячей. В Корее, во Вьетнаме, в арабо-израильских войнах постоянно происходило испытание и сравнение американского и советского оружия. Пока оно оказывалось сопоставимым, советские генералы оставались верными слугами коммунистической диктатуры. Но когда в 1982 году, во время Ливанской кампании, израильтяне за два дня уничтожили все сирийско-советские МИГи, не потеряв ни одного самолёта, многие высокие чины призадумались. А потом американские “Стингеры” в руках афганских пастухов, заставили советских лётчиков летать на большой высоте. А когда в 1991 году, в Кувейте, американские вертолёты расстреливали ночью советские танки, как спичечные коробки, задумчивость перешла в уныние. И это сыграло огромную роль в решении советских генералов: не поддержать коммунистический путч в августе того же, 1991 года.

(Точно так же в феврале 1917 года российские генералы, уставшие от поражений, уставшие от правительства неспособного эффективно управлять страной, отказались поддержать монархию. Как ни парадоксально, можно утверждать, что две великие российские революции 20-го века – февраль 1917 и август 1991 – были совершены генералами: только не поднявшими оружие, а опустившими его в решительный момент.)

Мысль, что какой-то народ может добровольно отказаться от благ свободы, дика идолопоклоннику демократии. “Разве есть человек, который в выборе между светом и темнотой предпочтёт тьму?”, насмешливо спросит он.

Ответ очень прост: есть. Миллионы и миллиарды. Предпочтут тьму барака, если за его стенами – слепящий свет снежной бури хаоса и безвластия.

Фермент правосознания зреет в народной душе очень долго. Одни народы обгоняют, другие отстают в этом важнейшем деле. В Древних Афинах от свержения царей до установления республики прошло около ста лет. То же самое – в Древнем Риме. В Англии, от казни короля в 1649-ом до революции в Американских штатах – 125 лет. Во Франции, от революции 1789 года до республики – 80 лет. В России к 1917-му году Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша оставили далеко позади другие народности империи и после крушения монархии сумели создать независимые государства на правовом принципе. Остальные смирились с диктатурой большевиков, потому что не видели ей альтернативы.

Барак построить гораздо легче, чем многоэтажный дом, – был бы топор да лес кругом. Точно так же силовую структуру правления построить гораздо проще, чем правовую, – годится любой человеческий материал. Именно поэтому они легко вырастают даже внутри правовых государств и оказываются такими живучими. Англичане десятилетиями не могут искоренить ирландскую подпольную армию в Белфасте, испанцы – ЭТА в Басконии, Индия – кашмирских сепаратистов и сикхов, которые уже убили двух премьер-министров этой страны, Шри-Ланка- Тамильских тигров, Америка – мафию, Россия – чеченское сопротивление. И, конечно, бесплодными остаются попытки Израиля подавить ПЛО и Хамас.

Щаранский уверяет своих читателей, что и с палестинцами может сработать его волшебная формула: дайте народу свободу, уберите нынешних деспотических правителей – и настанет вожделенный мир. Правда, под сурдинку, он признаёт, что понадобится “переходный период” – о, конечно, очень недолгий! – когда палестинцами будет управлять “администрация, назначенная со стороны” (стр. 251). Ну, а если палестинцы откажутся подчиниться этой администрации, как отказались евреи подчиняться Британскому мандату в 1946 году, и тоже начнут террористическую войну против навязанных им правителей?

Нет, Щаранский не говорит: “тогда мы силой заставим их подчиниться нашим светлым идеалам”. Впрямую он не предлагает применить шоковый метод насаждения демократии, использованный недавно в Югославии, Афганистане, Ираке, – военную силу. Но он многократно восхваляет – цитирует – ставит в пример другим мировым лидерам – президента Джорджа Буша Младшего. Президент Буш упоминается в одобрительном плане на тридцати страницах из трёхсот. (Недаром ему так понравилась эта книга.) Отсюда можно заключить, что война в Афганистане и Ираке вызывает полную поддержку борца за права человека – Натана Щаранского. А страдания и гибель сотен тысяч людей? О, это неизбежная плата за достижение великой цели: полной демократизации земного шара и – как следствие – наступления всеобщего мира на Земле.

“Случайностями” истории – пренебречь

Насильственная демократизация не удержалась нигде. Ни американское, ни израильское военное вмешательство не смогло положить конец кровавым распрям в Ливане. Продовольственная помощь, сопровождавшая военную экспедицию в Сомали, немедленно попала в руки местных спекулянтов, они выбросили её на рынок по бросовым ценам и разорили сомалийских фермеров, которые в следующем году уже не имели денег на новый посев. “Освобождённое” от сербов Косово превратилось в центр транспортировки наркотиков и проституток из стран Восточной Европы. Марионеточное правительство Афганистана имеет какую-то власть только в Кабуле и Кандахаре; на остальной территории власть местных шейхов контролирует мощнейшее в мире производство опиума и героина. В Ираке идёт народно-освободительная война против крестоносцев демократии – американских оккупантов. Когда они, наконец, осознают невыполнимость поставленной перед ними задачи и уйдут, война превратится в междуусобье на три фронта: шииты, суниты, курды.

И что же делать историко-политическому мыслителю Щаранскому со всеми этими печально неопровержимыми фактами?

Не придёт ли ему на помощь всё та же физика? Ведь в ней есть такой полезный, научно оправданный приём – отбрасывание маловажных деталей. Каждый помнит задачки, которые мы решали на уроках. В них были такие приятно облегчающие поблажки: трением пренебречь, сопротивлением воздуха пренебречь, воздействие магнитного поля Земли не учитывать, и т.д.

И бывший физик Щаранский использует этот приём многократно и уверенно. Решая политико-социальные задачи, стоящие перед каждым рассматриваемым народом, он позволяет себе пренебречь его традициями и предрассудками, остротой этнической и вероисповедальной вражды, уровнем политической зрелости, уровнем правосознания, уровнем промышленно-хозяйственного развития. Тогда все народы оказываются, действительно, на одно лицо. И, планируя их судьбу, можно учитывать только опыт тех стран, где демократизация получилась. А горький опыт провалов демократического правления отбрасывать как случайный и несущественный.

И вот уже готова самая передовая теория-программа всемирной демократизации.

И вооружённые ею политики могут приступить к её воплощению. Теперь у них совесть чиста и они смогут пренебречь теми мелочами, которыми они пренебрегают всегда: бессмысленной гибелью тысяч собственных солдат, разрушением городов и деревень, слезами и кровью сотен тысяч мирных жителей.

Моральная ясность

Этот термин – moral clarity – встречается в книге десятки раз. Щаранский предлагает использовать “моральную ясность” в качестве главного критерия для оценки политических событий и действий правительств. Из подтекста понятно, что себя он считает специалистом в этой области и легко берётся определить, какое направление заслуживает печати “морально ясного”, а какое – нет.

Выбор между свободой и безопасностью стоит перед каждым человеком, живущим в современном государстве. В своей личной судьбе Щаранский мужественно пожертвовал безопасностью ради свободы. Отказавшись лгать и притворяться в угоду всесильной власти, он обрёл внутреннее освобождение. В книге он описывает, какое огромное облегчение это принесло ему. “Как будто непомерная тяжесть, которую я носил годами, была снята с моей души. Внезапно я стал способен думать, не оглядываясь на самоцензуру, и говорить прямо то, что думал. Даже когда я держал долгую голодовку в тюремном карцере, ощущение свободы не покидало меня” (стр. 64).

Но, подчиняясь догматам уравнительной ментальности – “Все люди равны!” – Щаранский искренне поверил, что такой подвиг по силам каждому и каждому принесёт такое же облегчение. Пребывая всю жизнь в противоборстве с жестокой властью, Щаранский и тысячи других революционеров впадают в иллюзию, будто власть – главная угроза и помеха благоденствию человека. Они упускают из вида угрозу, которую представляет для каждого гражданина его соотечественник, его сосед, ненавидящий его за неправильную веру, за преуспеяние, за цвет кожи, за новенький автомобиль, за красивую жену, за здоровых детей. Им кажется: стоит убрать жестокую власть – царя, султана, колониального губернатора, коммунистического диктатора – и в стране настанет мир и благоденствие. Они не хотят помнить, что в освобождённой от царя России казаки кинулись рубить и вешать евреев, солдаты – убивать офицеров, в Турции началась резня армян, в Индии миллионы мусульман и индуистов погибли в междуусобных погромах, в Югославии хорваты, боснийцы, сербы, албанцы потонули в пожаре гражданской войны.

Можно допустить, что Щаранский и другие идолопоклонники демократии не то чтобы сознательно отбрасывают эти исторические трагедии, но честно и бескорыстно заблуждаются. Действительно, они хотят блага всем людям на Земле. Не имея ненависти в собственной душе, они воображают, что и в душах других людей ненависть – это что-то постороннее, чуждое человеку, вызванное горькими обидами и несправедливостями. Для них история Авеля и Каина – не мудрый миф о тлеющей братоубийственной вражде, а пустая религиозная сказка. Их бескорыстное заблуждение порождено высокими моральными принципами, – разве можно за это осуждать всерьёз?

Но если мы вчитаемся в книгу Щаранского, мы увидим, что корысть есть. Имя ей: душевный комфорт. Борьба за всемирную демократизацию даёт такую же уверенность в себе и своих поступках, как борьба за коммунизм, за расовую чистоту, за освобождение Гроба Господня. Всегда иметь при себе золотой ключик “моральной ясности” и легко отпирать им любую жизненную и историческую дилемму – что может быть благодатнее, что может дать душе более надёжный покой и цельность?

В начале книги Щаранский приводит поучительный эпизод. Не имея возможности получить работу в СССР, он в 1970-е годы подрабатывал уроками английского. Чтобы оживить урок, он предложил своим студентом разыграть суд над инициатором “разрядки” Генри Киссинджером.

Двум студентам была дана роль обвинителей, двум – роль адвокатов. “Себе я взял наиболее завидную роль из всех – роль судьи, – пишет он. – ...Приговор я вынес заранее: Киссинджер будет лишён американского гражданства, приговорен к высылке в Советский Союз, откуда он будет пытаться эмигрировать, не имея возможности использовать ‘Поправку Джексона-Ваника’” (стр. 3).

В этой игровой и пародийной ситуации Щаранский невольно выдает свою уверенность в том, что он сумеет в любой ситуации заранее вынести правильный приговор. (Моральная ясность! Завидная роль судьи!)

И с такой же уверенностью он пишет в заключительной главе: “Формула, которая дала толчок демократической революции в России, имела три компонента: народ, который жаждал свободы, лидеров окружающего мира, веривших, что свобода эта достижима, и политику, связывавшую отношения между свободным миром и СССР со степенью охраны прав человека в этой стране.

Эту же формулу можно применять к такой огромной державе, как Китай, или к малой деспотии вроде Зимбабве, к тоталитарно-секулярному режиму Северной Кореи или к религиозной тирании в Иране – результат будет тот же. Она сработает в любой стране мира, включая и арабский мир” (стр. 269).

Какая завидная простота! Какая свобода ума от сомнений, души – от состраданья, совести – от угрызений. Можно понять президента Буша: получить такую индульгенцию от человека, прославленного своим мужеством и благородством, – что может быть приятнее.

А то, что автор книги сам признаёт, что не было ещё в истории арабского государства, построенного на принципах свободы (стр. 37), так он же и учит, как обходить этот факт. Пренебречь! К тому же, тем больше чести будет тем, кто принесёт свободу этим народам на крыльях самых современных ракет, на превосходных танках и вертолётах.

Остаётся только пожалеть бедных, непросветлённых политиков старого образца – всех этих Черчилей, Рузвельтов, Маннергеймов, Бегинов, даже личного друга Щаранского – Ариэля Шарона.

Оказывается, они напрасно мучились сомнениями, напрасно искали во мраке наилучший путь спасения для своих народов от коричневой и красной чумы, от мусульманского фанатизма.

Ларчик открывался так просто! Нужно было всего лишь вооружиться “моральной ясностью” и передовой теорией демократизации Всея Земли – тогда в мире давно воцарились бы дружба и благоденствие.

Цена свободы

Феномен государства возник в истории не ради охраны прав человека. Государство должно охранять своих граждан от внешних нападений и друг от друга – в этом его главная задача. Успешность выполнения задачи – критерий в оценке действий правительства.

Каждый гражданин как бы передоверяет своё естественное право на самооборону своему правительству и за это соглашается подчиняться государственным законам. Но кроме законов государственных наши действия ограничены также и нравственно-религиозными правилами.

“Не убей, не укради, не лги” – в огромной мере жизнь государства зависит от того, насколько серьёзно люди в нём готовы подчинять себя этим заповедям. Чем строже соблюдаются нравственные правила, тем больше свободы могут оставлять человеку писаные законы.

Высокий уровень нравственного самосознания невозможно насадить извне, насильно. Он зреет медленно в народной душе, питается духовными усилиями каждого поколения.

Глубокую веру в то, что мой ближний, мой соотечественник должен обладать теми же основными правами, что и я, невозможно вколотить людям в головы ни приказами, ни наказаниями, ни бомбёжками.

Народ, традиционно привыкший подчиняться только силе, с презрением сбросит правительство, которое, за внешние подачки, решится начать “демократизацию”. Вместо плохого и недемократичного Батисты, Самосы, иранского шаха Реза Пехлеви, мы получим Кастро, Ортегу, аятоллу Хомейни.

По сути идолопоклонник демократии не питает к ней большого почтения. В его глазах она – всего лишь одно из многих замечательных изобретений цивилизации, которое можно всучить любому народу так же, как электрическую лампочку, телефон, автомобиль, компьютер.

Вся героическая духовная работа, невидимо питавшая десятилетиями рост нравственного чувства в народе, рост правосознания, остаётся вне поля зрения идолопоклонника.

“Уважайте права человека!” – этот призыв он обращает только к правителям, не к подданным. Но как можно призывать к “соблюдению прав” людей, всю жизнь веривших, что права только сила?

В наши дни движение за тотальную демократизацию всего мира набирает мощь в политике, в социальных науках, в журналистике. Не исключено, что нам доведётся дожить до такого времени, когда проверка на “моральную ясность” станет таким же необходимым условием существования человека, как когда-то в СССР – проверка на наличие “правильного классового сознания”.

Но в одном можно быть уверенным: никогда и нигде устойчивая демократия не возникнет без долгой духовной работы всего народа, просто по приказу новой “исторической неизбежности”. Как сказал Гёте: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой”.

Чтобы власть закона и права смогла оттеснить власть силы, в стране должны громко зазвучать голоса людей, подобных Пастернаку, Солженицыну, Сахарову, Бродскому, Кузнецову, Амальрику, Надежде Мандельштам, Евгении Гинзбург, Наталье Горбаневской. И конечно – Натану Щаранскому, каким он был в пору мужественного противоборства с Голиафом советской власти.