Может быть, штука в том, что вообще государственность постольку зла, преступна, несообразна с человеческим естеством, поскольку ее источник — зло, преступление, психическая аномалия, то есть природная неспособность следовать обыкновенным христианским правилам.

В таком случае общество и государство существуют главным образом, потому, что на сто человек народонаселения приходится один выродок, который физиологически не может исполнять заповедей «не укради» и «не убий», который ничего не боится, потому что ему бояться нечем, и которого мерами кротости не проймешь.

Следовательно, государство вынуждено безумными средствами оперировать против безумцев, и это такая же непреодолимая стихия, как неизбежность смерти и снегопад.

***

РАЗУМЕЕТСЯ, это случайность (как известно, любая случайность есть маргинальное проявление закономерности, а то и прямое звено цепи), что из шести миллиардов микроскопических претендентов на жизнь именно тебе выпал бесценный дар личного бытия.

Тем более трепетно к нему следует относиться. Ибо за шесть миллиардов несбывшихся людей обоего пола наслаждаешься течением мысли, оттенком чувства, закатами, осенней тоской, фантазиями Антона Павловича Чехова и прочими слагаемыми земного существования, которые всегда в твоем распоряжении, как зрение или слух.

Отсюда самоубийство есть не просто грех, но абсурд и величайшее преступление перед природой; отсюда же острая необходимость так организовать свое временное пребывание на земле, чтобы как можно дольше и как можно полнее наслаждаться бесценным даром личного бытия.

В этом смысле все русские князья, за редким исключением, были подлецы, недоумки и сами себе враги. Со времен Ярослава I Кесаря они если и строили национальную государственность, то как семейное дело, вроде своего магазина или пошивочной мастерской, а в основном резали друг друга, грабили, подсиживали, надували, предавали, даром что все были кровные родственники, и с такой же легкостью рисковали головой ради пустых вещей, с какой нынешний дебил из уголовников, например, за чемодан радужных бумажек с цифрой готов полжизни сидеть в тюрьме.

Что, впрочем, отчасти извинительно для средневекового человека, поскольку время было такое: род людской еще не выстроил настоящую иерархию ценностей и не накопил достаточного знания о себе. Слава Богу, нынешние князья, прямые потомки тех самых недоумков и подлецов, делом занимаются: детей рожают, картины пишут, администрируют — и, стало быть, опять же прогресс человечности налицо.

***

РУССКИЕ, наверное, самый смирный народ в Европе, и тем не менее они фордыбачили еще в седой древности, задолго до Нестора-летописца и до того, как викинг Рюрик Скьелдунг был выписан славянами из Фрисландии вместе с его дружиной, которая сама себя называла — русь (скорее всего, наше национальное имя происходит от названия удела Рустринген в современной Голландии, которым правил наш первый вождь) .

***

ПЕРВАЯ русская революция приходится на 862 год нашей эры, когда новгородцы изгнали из своей земли варягов шведского корня и бразды правления взял в свои руки полумифический Гостомысл. Ничего хорошего из этого не вышло, и вскорости пришлось звать варягов датского корня, чтобы пресечь междоусобицы и разбой.

Такова, к сожалению, судьба всех наших революций, включая последнюю, то есть Великую Октябрьскую, которая была действительно великой, но по астрономическому счету произошла все-таки в ноябре.

Победоносной ее тоже не назовешь, а скорее это было отложенное поражение, так как большевизм предполагает совершенного работника, воспитанного совершенными формами общественного и государственного бытия, но такая метаморфоза может случиться только наоборот;

именно деревенский мужик не оставит воровства как народного промысла, если заменить ему родовой надел общественной собственностью на землю и средства производства, которые и осмыслить-то невозможно, но он будет трудиться до седьмого пота, если он просто-напросто собственник, развитой гражданин и печальник о благе своей семьи.

Когда Ленин был еще юношей, писатель Александр Иванович Эртель вопрошал в письме к другу: «Не думаешь ли ты, что социализм может быть только в таком народе, земле, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?».

***

ИНОЕ дело буржуазные революции, которые, конечно, фальшивят, уповая на свободу, равенство и братство, но все же ставят перед собой чисто деловые, реальные и сравнительно кроткие цели, как-то: гегемония пошлости в качестве инструмента обогащения или просто возможность беспрепятственно наживаться на трудягах, невеждах и дураках.

В России, впрочем, такие революции тоже не задаются: Февральская только и привела, что к атрофии государственной власти, Декабрьская 1825 года вообще была следствием оскорбленного патриотического чувства, и накануне вожди сенатской демонстрации никак не могли решить, что же важнее для будущего России — вырезать ли Романовых до последнего человека или просвещение русского мужика.

Между тем сколько народу полегло в Петербурге и под Киевом, сколько судеб было искалечено, какие явлены были чудеса самопожертвования и феномены сердца только по той причине, что в высшем русском обществе завелось несколько десятков беспокойных идеалистов, которые задолго до рождения Льва Толстого уже жили и мыслили, исходя из его «Не могу молчать».

Но так уж устроено наше общество, что в нем всегда найдется несколько десятков нервных гуманистов, которым легче пойти на каторгу, нежели мириться с объективной реальностью, данную в повальном воровстве, расстройстве государственного аппарата, униженном положении труженика, мздоимстве чиновников, притеснении высокого вкуса, бедности народной и административных безобразиях на местах.

Толку от их геройства никогда не было и не будет; в том-то и весь ужас положения, что все зря — и пятеро повешенных, и рудники, и самоубийства через покушения на царя, и три миллиона погибших в Гражданскую войну, и диссидентура…

Разве что революционно-демократическое движение в России привело к результату, не имеющему никакого отношения к революционно-демократическому движению, — именно в памяти народной навсегда останутся одиннадцать русских женщин, которые ради своих баламутов пошли в Сибирь. С тех пор мы наших подруг иначе и не называем, как декабристками, потому что жизнь русской женщины — положительно декабризм.

***

МНОГОЕ указывает на то, что в домонгольскую эпоху Россия развивалась по общеевропейскому образцу. Наши государи женились на принцессах из англо-саксонских и романо-германских стран, взаимно отдавая своих дочек за латинствующих королей, литература объявилась тут и там, законотворчество процветало, бароны и удельные князья синхронно отбивались от рук, дипломатические миссии сновали туда-сюда.

И вдруг Россия словно пропала, точно она канула в азиатской бездне, и как геополитический феномен была открыта триста лет спустя странствующим рыцарем Поппелем, который вроде Христофора Колумба, искавшего Индию, а нашедшего Америку, обнаружил Россию, тогда как искал Грааль. Что же случилось с нашим драгоценным отечеством, почему оно выбыло из семьи европейских народов — это больной вопрос.

То есть вопроса-то особенного нет, потому что ответ на него ясен, как божий день: с запада нас обложили поляки с Литвой и шведы с немцами, напрочь отрезав от источника греко-римского просвещения, а с востока нагрянули несметные монгольские орды, и Россия как суверенное европейское государство перестало существовать.

До конца XV столетия наше отечество прозябало в качестве северо-восточной окраины улуса Джучи, входившего в свою очередь в состав великой китайской империи во главе с кааном из монгольской династии Минь.

Любопытно, что китайцы тоже существовали в отдаленности от Афин и пережили иго диких степняков, которые даже национальной письменности не имели, но тем не менее продолжали налаживать свою цивилизацию, настолько богатую и утонченную, что диву даешься на китайского мужика.

И ничего-то они не переняли у монголов — напротив, монголы у них переняли все. Мы же позаимствовали у оккупантов слово «деньги», организацию армии, одежду, таможенную и почтовую службы, систему налогообложения и еще много чего, в то время как монголы у нас не позаимствовали ничего.

Главное, наши вожди взяли на вооружение у завоевателей чисто азиатское презрение к личности человека, прониклись прямо скотоводческим отношением к простому труженику как даннику и рабу. Правда, Китай после монголов законсервировался в своем средневековье, а мы возродились в качестве грозной империи, которая нависла над европейским благополучием и висит…

***

ВИДИМО, многое в нашей народной судьбе объясняется именно этой приниженной переимчивостью, тоже имеющей простую причину: мы не успели нажить своей национальной традиции, зажатые между враждебным Западом и чуждым Востоком, и это по-своему даже чудо, что мы христиане, а не дзэн-буддисты с уклоном в коллективизм.

Сначала русак занял у монголов «премудрого незнанья иноземцев», смешанного с азиатским чванством, так что немцев, известных христопродавцев и еретиков, селили на Москве отдельно, за неперелазным забором, как зачумленных;

потом русак из культурных двести лет говорил и писал исключительно по-французски, точно у него отродясь не было природного языка; затем русак из романтиков попытался привить на русской почве немецкое учение о диктатуре пролетариата, которое точно так же соображается с этой почвой, как банановое дерево с тверским суглинком…

И ладно если бы мы что-нибудь дельное перенимали у соседей на Западе и Востоке, например презумпцию невиновности, а то все разные пакости мотаем себе на ус.

Вследствие нашего отчасти вынужденного, а отчасти беспардонного обезьянства в России сложился тот размытый тип человека, общества, государства, которому трудно симпатизировать и который нельзя понять, во всяком случае, за своих нас Европа не признает.

Главным образом, ее смущает наша неевропейская бедность при сказочном богатстве самой земли, монгольские ухватки во внутренней и внешней политике, запущенность городов и весей, склонность к витанию в облаках.

А мы и вправду не европейцы, потому что в нашем понимании европейство — это прежде всего культ изящного знания и порядок, а его выдумали административно-ссыльные в Вятскую губернию, которые, впрочем, сморкались посредством большого пальца и всю жизнь проходили в яловых сапогах; потому что на самом деле европейство — это гигиена и материализм плюс та пошлость, она же простота, которая у нас считается хуже всякого воровства.

Понятное дело, что, вернувшись в европейскую семью при Петре I в качестве бедных родственников, мы пришлись резко не ко двору, хотя бы только по той причине, что сморкались посредством большого пальца и норовили построить царствие Божие на земле.

И действительно, мы до такой степени из-за своей переимчивости самобытны, что воленс-неволенс приходишь к выводу: русские — не национальность, а раса, Россия — не государство, а континент.