Улетая из Москвы в начале этого года, я оказалась в компании четырех российских генералов. Они сказали, что из Красноярска и, разумеется, друзья покойного генерала Александра Лебедя.

Один попытался перекреститься, произнося имя своего погибшего друга, но не сумел этого толком сделать, поскольку был слишком пьян. Они все были пьяны до такой степени, что лица у них опухли, губы побагровели, а глаза заплыли. Я представила себе, как они зверствуют с новобранцами.

Этого полета продолжительностью в три с половиной часа было бы достаточно, чтобы любовь к России выветрилась у кого угодно, даже если этот кто-то не провел там только что неделю. Величественные старые здания облупились, рекламные плакаты одновременно чудовищны и смехотворны – они настолько громадны, что можно заблудиться в городе, не найдя зданий, которые за ними скрываются.

Один приятель, политический и экономический аналитик, сказал мне, что с недавних пор при описании российских перспектив он начал регулярно слышать слово "zhopa". Первоначальный оптимизм и надежды, что богатство постепенно просочится сверху вниз, при Путине исчезли, и даже серьезные экономисты начинают фразу так: "Ну конечно, если мы окажемся в полной ж..."

Мы только что побывали с ним в баре – царстве стекла, яркого света ламп, очаровательных девушек и мужчин с модными бородками. Когда в 1990-х я жила в оккупированной крысами комнате в коммуналке, постоянно голодная и немного с похмелья, я бы что угодно отдала, чтобы иметь возможность пойти в такой бар. А сейчас я рассказываю своим друзьям, как я скучаю по романтике коммунистической России: невинность полуночных бесед о Лермонтове;

радость, которую испытываешь, увидев, что зимой продают груши, вынимая их из картонной коробки на заснеженном бульваре; страх и волнение, которые охватывают при звуках советского гимна, включившегося в 6 утра в поезде, мчащемся через все еще темные леса, в которых ветви деревьев похожи на лапы белых медведей из-за тяжести налипшего на них снега.

"Да, – сказал он, – но, Анна, ни один здравомыслящий человек не станет сожалеть о Советском Союзе".

Знаю, что, будучи в СССР иностранкой, я всегда обладала преимуществом в виде обратного билета, и я не пытаюсь утверждать, что ГУЛАГи – это хорошо. Но невинность и идеализм – не только, мне кажется, мои – были утрачены вместе с другими ценностями целого поколения, представители которого все еще живы.

В старой России люди говорили о коммунизме так, как бывшие католики говорят о Боге. Ты веришь в него примерно до 13 лет, говорили они. Но, как бывшие католики, они словно бы находили утешение в том, что есть те, кто верит по-прежнему.

Когда в 1995 году, через десять лет после того, как я впервые приехала в Россию, я встретила Ольгу, Люду, Марину и Юлю, мы путешествовали вниз по Волге вместе с Российским национальным оркестром, который играл концерты в городах, где мы останавливались: Самара, Тольятти, Казань.

Эти женщины были классическим музыкальными журналистами – три из них преподавали музыку, одна был женой известного дирижера. С крахом коммунизма все они потеряли работу и пережили тяжелые времена. К моменту, о котором речь, они снова работали, пусть и за маленькую зарплату, а публика начала возвращаться в некогда переполненные концертные залы.

Теперь людям приходилось экономить, чтобы купить билет, но они приходили, разодетые в нейлоновые блузки, с ярким макияжем, а их чисто вымытые детишки несли в руках красные гвоздики для любимых исполнителей родителей.

Однажды ночью в темноте на борту корабля, когда музыканты сняли свои фраки и галстуки-бабочки и облачились в тапочки и домашние куртки, Марина произнесла тост. "Мы увидели конец своей страны в последние несколько лет: конец всего, что мы знали. Наши сбережения испарились, наше прошлое рухнуло, наши родители голодали.

Но нам повезло, – сказала она. – Нам повезло, потому что мы любим музыку, и в мире, где богатство стало единственным, что имеет значение, это делает нас самыми богатыми людьми в мире". Почти все прослезились – частично, конечно, из-за выпитого алкоголя.

В этом году я вновь встретила тех женщин. Нельзя сказать, что дела у них идут плохо. Одна занимается винной торговлей, другая – PR-бизнесом, третья в свои 50 лет встречается с 25-летним мужчиной. Правда, четвертая впала в такую тяжелую депрессию, что практически не встает с постели, но от этого никто не застрахован. Но я-то думала, что почти все россияне – это такие наивные идеалисты.

Они или верили в старую идеологию и не допускали, чтобы при них сказали хоть слово против Сталина, или были приверженцами новой идеологии и искренне верили в эволюцию коммунизма. Или же они были мятежниками, которые тайком слушали BBC и Beatles и верили, что стоит только открыть двери западному капитализму, как в стране начнется процветание.

В наши же дни вместо тостов в конце вечера кто-то, испустив тяжкий вздох, цитирует бывшего премьер-министра Виктора Черномырдина: "Хотели как лучше, а получилось как всегда".

Все смеются, качают головами и говорят о "забытой Богом стране", в которой они живут. И остается только догадываться, то ли мы все просто постарели, то ли и правда раньше все в России было совсем иначе.

Анна Бланди – бывший московский корреспондент газеты Times