Мария долго смотрела на себя в небольшое помутневшее зеркало, которое ей привезли в камеру вместе с платьем. Сегодня она должна быть неотразимой. От этого зависит жизнь.

Заплаканная служанка Катька, присев, пришивала банты на широком подоле. Камер-фрейлина Императрицы Екатерины I Мария Гамильтон старалась думать о чем угодно, чтобы не вспоминать о том ужасном, что ее ожидает.

«НА ШЕЮ ничего не надо. Никаких ожерелий. Не дай бог! — Мария старалась не думать о плохом. — Он может быть великодушным. Как с де Вилье».

Де Вилье — французский дворянин и контрабандист был в фаворе у царя. Якобы он спас корабль Петра около Голландии. И когда он спьяну изнасиловал саму Императрицу, то его приговорили всего к двум годам каторги. Но вскоре царь его освободил совсем. Правда, при дворе легкомысленный француз больше не появлялся.

«Бедняжка царица так кричала! — вспоминала фрейлина. — Мы в соседней зале были, пытались помешать, так разбойник пистолет наставил: «Кто войдет, пристрелю».

Пока за дежурным офицером бегали, он уже, злодей, уснул. Мимо нас его тащили как бревно. Императрицу потом хирург зашивал. А этот пират оправдался».

Де Вилье говорил, что он очень замерз, пока вез от императора Екатерине пакет. Пару бутылок рома для сугрева выпил. А как зашел со стужи в теплую спальню к императрице, то его и развезло. А Екатерина в постели лежала такая красивая. Вот голову и потерял. Петр на жалобу супруги заявил:

— Эта скотина действовала в бессознательном состоянии и потому невиновна. «Вилье, проходимец, всего-то полгода цепи проносил, — думала с надеждой Мария. — Поэтому не важно, что пишут судейские крючкотворы. Какая может быть смертная казнь за мои прегрешения?! Самое главное, что сегодня решит Он».

«Я — грешница, прости меня, Господи, и помилуй», — перекрестилась Мария, услышав ритмичный стук сапог, гулко разнесшийся по коридору Петропавловской крепости. — Вот уже идут. За нами».

В замке заскрежетал ключ, дверь открылась. За ней стояли солдаты. «Камер-фрейлина Ее Величества Мария Даниловна Гамонтова и баба ее Катерина. На выход!» — рявкнул пристав, стараясь не смотреть на полуобнаженную красавицу.

Мария шла молча и в несчетный раз пыталась понять все случившееся. Пастор, пришедший из Немецкой слободы, так же как тюремный священник, говорил, что спасти могут только терпение, смирение и молитвы. «Я молилась почти без остановки все эти месяцы и терпела, терпела, терпела… Но смириться с тем, что в двадцать с небольшим жизнь кончена… А что видела? Девочкой сделали ближайшей прислужницей Императрицы и кинули в постель Императору. Его грубой страсти хватило на полчаса. Скоро надоела».

«Я так не могу, — продолжала терзаться своими мыслями Мария, автоматически шагая между двух солдат. — Мне нужна любовь. Ванечку Орлова трудно не полюбить. Молодой, красивый, нежный. Меня укоряли, что я ему все деньги отдавала. Глупцы. Я ему душу отдала. Но Петр никогда бы меня за своего денщика не выдал… За все нужно платить. Но почему не всем?»

Выйдя из крепости, Мария зажмурилась. Было пасмурно, но ее отвыкшие от солнца глаза заслезились. Да еще в марте всегда с Финского залива такой пронзительный ветер!

— Ничего, Катя, солнышко мы еще увидим! — пыталась она подбодрить свою сникшую наперсницу. — Смотри! Кажется, на Троицкую площадь ведут? А народу-то… Любит Государь из всего представление устроить. Почти весь двор тут.

Толпа расступилась перед конвоем, сопровождающим красавицу в роскошном белом платье и ее служанку. Взгляду Марии открылся эшафот! На кольях позади эшафота темнели полусгнившие головы. Паника охватила ее.

Мария заметила позолоченную карету Ее Величества Екатерины Алексеевны и обрадовалась: «Добра матушка. Простила мне все — и драгоценности и деньги, что я из ее шкатулки взяла. 300 червонцев — деньги немалые! А без меня ей скучно. Кто ей, малограмотной, на ночь читает? — снисходительно подумала Гамильтон. — Кто ей будет переводить английские и французские романы?! Кто ей, бывшей служанке пасторской, посоветует, как по протоколу себя вести с иностранными посланниками и государями?! Ну, не стала я рожать в девках, вытравила! — вдруг вспомнила Мария то, о чем старалась вообще не думать. — Грех мой! Не хочу, чтобы потомков Гамильтонов бастардами считали. А убивать младенца не убивала. У себя в спальне потихоньку рожала в судно. Родила и сомлела. Очнулась, а он уже не дышит. Катьку свою просила отнести его куда-нибудь. Сказали, что я его убила. Господи, не убивала я, — молча подняла она глаза к небу. — На дыбе на себя чего только не наговоришь, только чтоб перестали мучить».

Рядом с плахой она увидела своего злейшего врага — Меншикова, в камзоле и жилете, сплошь расшитых золотом: «Алексашка-то как нарядился. Вот кто фаворит неизменный. Петр постоянно менял женщин, а «майн херц» всегда на коне. Или как это у них, у забавников, говорится…

Александр Данилыч Меншиков сменил Лефорта в государевой постели. Когда на царя нападала похоть, то пол партнера для него не имел значения…

Уж как они с Меншиковым только не развлекались. С собой общий гарем возили. Потом слегка остепенились. Данилыч на одной веселой подружке из этой компании женился, Петр Алексеевич на другой. Бывшая служанка Марта Скавронская перекрестилась в Екатерину Алексеевну и стала русской царицей. Царь по-своему любил ее — всегда довольна, весела и неревнива. Кучу детей родила еще до венчания. Хотя чьи они, до сих пор никто не знает. Петр несколько раз собирался с ней развестись, чтобы жениться на другой, но Меншиков своими интригами всегда поддерживал Катерину. Он помог ей стать царицей, а она помогала ему.

На эшафоте в суконном мундире стоял удивленный и восхищенный царь. «Это замечательно, что Он здесь, — обрадовалась Мария. — Значит, ничего не потеряно. Да, не напрасно я утро у зеркала провела. Я уже забыла, когда Он на меня так смотрел».

Петр Алексеевич менял любовниц постоянно. Редко его минутная страсть переходила в привязанность. Но хотя ему самому уже женщина была не нужна, он мог о ней забыть, но она не смела ни забыть о нем, ни другого любить. Несчастную жену свою Евдокию царь отправил в монастырь, когда ей было всего 27. Через много лет полюбила она пожалевшего ее майора Глебова. А Петр, когда узнал об этом, сначала пытал любовника нещадно, а потом посадил на кол.

Она постаралась Петру очаровательно улыбнуться. Это оказалось трудно. Скулы свело. Петр в ответ улыбнулся прекрасной шотландке. Протянул ей руку, помог подняться на эшафот, обнял и поцеловал.

«Ты что дрожишь? Холодно?» — заботливо спросил Император.

Да, все-таки под снегом в бальном платье, глядя на плаху в темных пятнах и палача, опершегося на огромный топор, Марии было трудно не дрожать. Петр прижал ее к себе плотнее. Судья в парике, сдвинутом набок, и каком-то облезлом камзоле стал читать приговор.

Мария не могла сосредоточиться. Звуки расплывались, превращаясь в мешанину. Кажется, она забыла дышать.

«Что, что он говорит?» — подняла она лицо к Петру.

«…за детоубийство камер-фрейлину девицу Марию Гамонтову казнить 14 марта 1719 года смертью, а бабу Катерину за соучастие бить кнутом и сослать…» — донеслось до нее издалека.

«Не может быть!» — выдохнула она.

Ледяные волны непередаваемого ужаса захлестнули Марию.

«Не убивала я! Государь! Прости! Спаси!» — она кричала, все крепче прижимаясь к суконному мундиру.

Жалость чуть отразилась в его глазах, но в словах не было пощады: «Без нарушения Божеских и человеческих законов не могу спасти тебя от смерти». «Какие законы? Государь, Ты и есть закон!» — стонала девушка.

«Не богохульствуй, — возмутился царь. — Прими казнь и верь, что Бог простит тебя в грехах твоих. Помолись только Ему с раскаянием и верой».

За год до этого Петр не пожалел собственного сына. Казнил. Единственное, что в его глазах могло оправдать почти любое преступление, — это безоговорочная преданность ему и его делу.

Орлов был ему по-собачьи предан, а Мария не просто изменила Императору, а еще посмела избавиться от детей. Не важно, чьи дети, рождены они в браке или нет. Это будущие подданные Императора. Гамильтон лишила его нескольких солдат. Это не прощается.

Ноги не держали Марию. Она поникла в объятиях Петра, сползла на помост и стала на колени.

«Государь, — она старалась не рыдать, чтобы слезы не размазали по лицу пудру. — Умоляю. Ради всего святого. Я уйду в монастырь. Я замолю все грехи. Вспомни. Я ведь совсем девчонкой была, когда ты ко мне снизошел. Мое тело, которое ты обнимал… Неужто ты осквернишь его руками палача?!»

«Я тебе обещаю, что палач тебя пальцем не тронет», — наклонившись сказал ей Петр и крепко поцеловал в губы. Поцеловал так, как целовал ее пять лет назад. Затем распрямился во весь свой двухметровый рост, подошел к палачу, что-то шепнул ему на ухо и отвернулся.

Толпа вздохнула: «Слава Богу. Наконец. Простил».

Со слезами облегчения и счастья, прикрыв глаза, прелестная преступница стала молиться, не вставая с колен. Блеснул топор. Голова упала на помост.

Петр повернулся и поднял прекрасную голову. Внимательно посмотрел на ее лицо.

Красавица! Император прижался губами к ее холодеющему рту. Потом он отвел мертвую голову в сторону и повернул шеей к толпе. Увлекающийся хирургией и анатомией, наблюдающий за вскрытиями и сам делавший их, Петр не мог упустить возможности просветить публику:

«Смотрите, вот так устроен человек. Здесь находится гортань, здесь пищевод, а здесь дыхательные пути. Это позвоночник». Топор его рассек и повредил спинной мозг.

Дамам стало дурно. Петр бросил голову на помост и, сходя с эшафота, поблагодарил палача: «Молодец! Хорошая работа».

Затем повелел выдать палачу золотой, а доктору забрать голову в Академию наук и там хранить в спирте «от поползновений». 60 лет склянка с заспиртованной головой фаворитки Петра хранилась в подвале Академии наук. И только по приказу Екатерины II она обрела вечный покой…