Их можно найти в самых тяжелых условиях. Ребенку даже не так нужны материальные блага, как любовь, внимание, маленькие праздники — «что-нибудь ненужное», как говорила моя мама, то есть такое, без чего, казалось бы, спокойно можно обойтись. Знаю это по своему военному детству…

ЗА ЧЕТЫРЕ дня до начала войны мне исполнилось четыре года. Жили на даче и гостей пригласили на ближайшее воскресенье… Невыпитая бутылка шампанского так и пролежала в нижнем ящике шкафа (до сих пор помню, где она лежала!) всю войну. «До дня победы», — говорила бабушка, и я вместе со взрослыми была уверена, что надо немножко потерпеть и такой день наступит.

Папа ушел в ополчение, мы с мамой уехали в эвакуацию, а бабушка осталась в Москве со своей тяжело больной матерью. Зарабатывала шитьем, сдавала кровь… И при этом умудрялась присылать нам игрушки и детские книжки.

Я просто физически помню, как мы с мамой лежим вечером на печке и она мне читает, и чем голоднее, тем больше читает. Наверное, именно с тех пор я привыкла воспринимать книгу как награду или как помощь в тяжелую минуту.

Днем мама работала в колхозе, а я ходила в детский сад. Мама, непривычная к физическому труду и перенесшая перед самой войной тяжелую болезнь, трудодней зарабатывала мало, а я (не самый дисциплинированный ребенок) периодически сбегала из детского сада. Так мы и жили, пока я не заболела дифтеритом.

В нашем доме было три ребенка почти одного возраста, мы все заболели, двое умерли… До сих пор так отчетливо помню, как мы с соседом Юрой (тогда еще живым и здоровым) играем в песке, он закапывает куклу и приговаривает: «А мы Катьку в землю зарыли». Это про его сестру…

Известно, что стресс по-разному раскрывает людей. Иногда человек очень слабый в обыденной жизни у крайней черты совершает поступки, на которые неспособны личности, физически гораздо более сильные. Сколько таких людей «выявила» война!

Такой оказалась и моя мама. Когда я заболела, она на руках отнесла меня за много километров — куда-то, где можно было «добиться лошади», этой лошади она добилась, отвезла меня в больницу, и я выжила.

Потом нам почему-то не давали пропуск, чтобы мы могли вернуться в Москву. И мама решила добираться из-под Сызрани «своим ходом»! Я хорошо помню, что мы в основном шли пешком.

Помню подсолнухи и ежевику вдоль дороги… Помню страшный крик моей прабабушки — уже дома в Москве. Наверное, я так ужасно выглядела (говорят, шубка была надета на голое черное тело), а прабабушка была парализована и не могла говорить.

Но никаких страданий и вообще отрицательных эмоций, связанных с этим рискованным путешествием, я не помню! А вот тепло московского дома после дороги помню чисто физически, и даже чай — с сахарином и сиропом, фантастическое лакомство по тем временам…

В школу я пошла в 44-м. Все были одеты кто во что. А мне бабушка сшила настоящую форму из своего старого платья. Форма была красивая, но очень «кусачая» — тогда была такая шерсть.

Эту «кусачесть» было трудно терпеть, и я расплакалась. И тогда бабушка сказала фразу, которая помогает мне всю жизнь: «У тебя все всегда должно быть хорошо. Никто не должен знать, что тебе плохо — это неприлично».

Много лет спустя я прочитала то же у Бунина: «У каждого своя печаль. Жуй солому, а форсу не теряй». Как показала жизнь (теперь уже достаточно долгая), — очень полезный принцип. Жизни без печали не бывает.

Зимой 45-го года у нас дома устроили елку для девочек из класса. Мы читали стихи, играли в шарады, фанты… На макушке елки висел ангел — единственный, оставшийся от дореволюционных времен, еще были две стеклянные игрушки, а все остальное мы сделали сами. И каждый получил подарок.

Я до сих пор помню, что в подарках было по мандарину. В то время все жили бедно, а мы — на нижней грани тогдашней бедности; мне мандарины не покупали, их купили В ПОДАРОК.

И я хорошо помню, что мне их не было жалко, ведь это был настоящий праздник, мой первый сознательный праздник. В этой радости, в этой игре мне показали, как хорошо отдавать, делиться. Доступный способ быть счастливым — чувствовать себя сильным и богатым даже в самых стесненных условиях.

Не знаю, откуда у бабушки было это удивительное чувство праздника: обязательно красиво накрыть на стол, даже если на нем всего ничего (в торжественных случаях к ее помощи прибегали все соседи по дому).

В гости идти — обязательно с цветком, даже если на него надо собирать по копейкам целый месяц… С цветком мы шли к кому-нибудь из бабушкиных подруг, которых я, по малости моих тогдашних лет, называла тетями.

Тетя Розалия жила на Каляевской, она много вязала и дарила мне для игры остатки шерсти. Тетя Надя жила у Петровских ворот, помню ее кресло-качалку. Тетя Ксения жила на Петровке около Столешникова, и основным «чудом» ее дома для меня была роскошная белая скатерть, на которой синими нитками вышито много-много ложек, вилок и ножей…

Я живо представила все эти дома, и вдруг вспомнила еще один необыкновенный праздник (есть ведь и обыкновенные, положенные праздники), случившийся позже, когда я уже училась в четвертом классе.

Я решила посмотреть «Щелкунчика» в Большом театре. Никому ничего не говоря (хотелось все сделать самой), я накопила какие-то денежки и в выходной отправилась пешком со Сретенки, где мы жили, на Театральную площадь на утренний спектакль.

В кассе театра (билеты в Большой тогда свободно продавались) оказалось, что моих сбережений мало. Не тратя время на раздумья (надо было успеть на спектакль!), я пошла к тете Ксении, той, которая жила на Петровке, и попросила недостающие деньги.

И она не отругала меня, не вызвала немедленно родителей, а дала деньги и сказала, что завидует мне, потому что я в первый раз попаду в этот замечательный театр, услышу чудесную музыку и увижу прекрасный балет… Потом я блаженствовала, сидя на 5-м ярусе, а в антракте, долго мучаясь, все же купила на оставшиеся копейки бутерброд с ветчиной.

Часто вспоминая этот замечательный день, я только сейчас, описывая его, вдруг поняла, что деньги на бутерброд остались неслучайно: тетя Ксения специально добавила на «что-нибудь в буфете» — для полноты удовольствия. А ведь деньги тогда были такие нелегкие. К тому же она сделала все так тонко, что мне понадобилось больше полувека, чтобы это понять!..

У В. А. Жуковского есть статья, которая называется «Несчастие», в ней он пишет: «Можно сравнить несчастие с величественным гигантом, имеющим… светозарное лицо, а ноги свинцовые. Кто высок или кто может подняться, чтобы посмотреть ему в глаза, тот станет лицом к его лицу, тот озарится блеском этого лица, и его собственное лицо просветлеет;

но тот, кто низок, или кто, приведенный в ужас блестящим образом, наклонит голову, чтобы его не видать, тот попадет под его свинцовые ноги и будет ими затоптан в прах или раздавлен». Наверное, это про мою бабушку, ее подруг и других таких же, как они, умевших «подняться» в самых тяжелых условиях и помогавших подняться другим.

У моей бабушки, Софьи Николаевны Богдановой, было счастливое детство. Она родилась в 1894 году в Хабаровске, где служил ее отец — военный инженер, окончивший Николаевскую инженерную академию в Петербурге. Просторный красивый дом (помню рассказы о комнатах этого дома в нашей послевоенной коммуналке), любящие и любимые родители, сестры и братья.

Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Фет — с ранних лет свои, домашние; увлекательные рассказы о почти кругосветном путешествии мимо Индии и Китая, которое родители совершили по пути из Петербурга на Дальний Восток, и чудесные вещи, привезенные из этих сказочных стран…

Она вышла замуж накануне Первой мировой войны. Потеряла мужа в Гражданскую войну. Оказалась в эмиграции в Лондоне с двумя детьми на руках. Работала (шила, вышивала, вязала, печатала…) и умудрилась учить дочь и сына в хороших школах. В 30-е годы семья вернулась в Россию и получила все, что «полагалось» в те годы «бывшим», да к тому же вернувшимся из эмиграции.

Вторую мировую войну пережила, ухаживая за парализованной матерью, не имея известий о сыне, пропавшем без вести в боях под Москвой… И пережив все это, она сумела не только сохранить в себе чувство праздника, ту самую спокойную и светлую радость, о которой пишет профессор Аркин, но и попыталась передать это мне, несмотря на войну, болезни и материальные невзгоды…

На бабушкиной могиле растет рябина, теперь уже совсем большая. Она обнимает бабушку корнями. А на земле она долго тянулась к солнцу, пока, наконец, не обогнала соседние мрачные деревья и не подняла над ними свои белые цветы — такие же красивые, как моя бабушка в свадебном платье почти сто лет тому назад.