Какие бы фильмы ни снимал режиссер, сценарист Петр ТОДОРОВСКИЙ — «Фокусник», «Военно-полевой роман», «Любимая женщина механика Гаврилова», «Интердевочка», «Анкор, еще анкор!», они всегда получаются на одну тему — про любовь.

«ВРОДЕ бы, — смеется Тодоровский, — хотел рассказать совершенно другую историю. А выходит все равно про любовь. Потому что это — самое главное. Любовь лежит в основе всех наших поступков — и самых добрых, и самых злых». Поэтому наш сегодняшний разговор — тоже о любви. А еще — о войне и о счастье.

— ПЕТР Ефимович, вы жалеете, что прошли те времена, когда в вашем доме собирались Гердт, Окуджава, Хуциев и эти веселые компании гудели до утра?

— Еще как жалею. Потому что в молодости легко быть счастливым. Все неприятности, сложности — даже война — переносятся легче.

Знаете, когда меня спрашивают: «Что вы ощущаете 9 Мая?», я вспоминаю день, когда мы с тяжелыми боями вышли к Эльбе — и вдруг наступила тишина. Это было такое чудо! Мы ведь давно не слышали, как поют птицы, как журчит вода. Река для нас была «водная преграда», холм — «высота», которую надо занять любой ценой. И постоянный грохот, стрельба… А здесь трава зеленая, май, лошади в траве на берегу Эльбы валяются.

Мы сбросили вонючие портянки и тоже упали в траву вместе с лошадьми. Рядом со мной лежал мой однокурсник по Саратовскому военно-пехотному училищу. И вдруг ему на палец — грязный палец — села бабочка. Я лежал, смотрел на эту бабочку и думал: «Значит, действительно закончилась война». И то ощущение счастья, которое я при этом испытывал, словами описать невозможно.

— Вы — молодые, талантливые поэты, актеры, режиссеры — как проводили тогда время? Только не рассказывайте, что вы исключительно пели песни под гитару и читали стихи. ?

— Конечно, нет. Иногда завязывались очень интересные разговоры, иногда дело доходило чуть ли не до драки. Но гитара была непременно. Когда Геннадий Полока в Одессе снимал «Интервенцию», у нас в доме оказались Швейцер, Венгеров, Хуциев и Володя Высоцкий. Лето, жара, открыты все окна.

А Володю, когда он заводился, остановить уже было нельзя. Второй час ночи, все вокруг спят, а он поет свои песни. Соседи несколько раз грозились вызвать милицию. В какой-то момент открывается дверь, заходит участковый — молодой парень. Он сперва был такой грозный, но, как увидел Высоцкого, тут же спросил: «Ребята, а можно я с вами тут посижу?»

А Зиновий Гердт мог устраивать настоящие «стихотворные дуэли». Мы подружились с ним на съемках моего фильма «Фокусник». У него была маленькая квартирка на улице Шверника — дом очень хлебосольный: мы всегда там отмечали и Новый год, и Татьянин день, и просто так собирались.

Бог дал Зяме уникальный талант — он и сценарии сочинял, и актер был потрясающий, а поэзию знал назубок. Как-то я познакомил его с драматургом Александром Володиным. Вечером собрались, выпили коньячку. Вдруг кто-то из них начал читать Пастернака. И два часа они читали по строчке — один начинал, другой продолжал.

«Там, где мужчина оказывается рядом с женщиной, обязательно вспыхивает искра»

— ВСЕ ваши фильмы, даже военные, — о любви. Может быть, вы сможете объяснить, почему на фронте — при всех зверствах Смерша и особистов, при тотальном контроле — бойцам разрешалось иметь так называемых «полевых жен»? Ведь дома их всех ждали официальные жены. ?

— Бойцам, если бы им и разрешили, то на переднем крае, в окопах? Смешно! Но в военные годы все же делались некоторые послабления. А на фронте было очень много женщин, не только в санитарных поездах и госпиталях, но и на переднем крае — и снайперы, и летчицы. А там, где мужчина оказывается рядом с женщиной, обязательно вспыхивает искра. Это неодолимо.

И если была возможность, то те же санитарки, которые вытаскивали раненых с поля, по-женски солдат утешали. Мой друг однажды исчез — его не было почти два дня. Я нашел его под сгоревшими вагонами, где он лежал с медсестричкой.

У обоих черные круги под глазами, но какие же счастливые были эти глаза! Основной инстинкт столь силен, что оказывался сильнее страха смерти. В Польше расстреляли двух наших ребят-артиллеристов за то, что они продали полякам лошадей, купили на эти деньги бимбер (выпивку. — Ред.) и в каких-то развалинах с полячками трое суток гуляли.

— Во все времена армии сопровождали обозы с маркитантками — об этом писали и Дюма, и Гашек. Может, в нашей армии тоже неплохо было бы маркитанток узаконить? Глядишь, и дедовщины бы меньше стало. ?

— Я думаю, это было бы замечательно. И дедовщина, и побеги бы сократились. Когда в 18–20 лет «кипит наш разум возмущенный», этот пожар как-то надо гасить. И если бы поблизости от воинских частей были бы такие дома с соответствующим санитарным обслуживанием, может, солдатикам поспокойнее жилось.

Вспоминаю, когда сам был в военном училище. Мы без всяких увольнительных сигали через забор. Нам не удавалось доводить наши отношения с девчонками до крайностей, но хотя бы потискать (смеется), поцеловать. Становится легче, душу отпускает после жизни взаперти, в казарме, после бесконечной муштры.

— Сегодня психологи все чаще говорят о том, что молодое поколение рискует вырасти асексуальным. Им же в кино теперь показывают все, вплоть до жесткого порно, а реклама подробно рассказывает и про прокладки, и про бритье женских ног. Получается, что для молодого парня в женщине просто не осталось тайны. ?

— Не думаю, что у них все полностью атрофируется. Натура окажется сильнее рекламы. Просто сейчас такое время, когда все дорвались до того, что долго было под запретом. Но мы этим в конце концов переболеем.

Да и вообще эта «болезнь» больше характерна для города — в деревне жизнь более стабильная, там сохранились нормальные взаимоотношения. Я помню, как одного мужика в провинции спросили: «А вы часто телевизор смотрите?» — «А что мне там смотреть? Как бабу надо переворачивать?» — ответил он.

«Современное поколение идеологией не нафаршируешь»

— СЕЙЧАС власть много обсуждает проблему патриотизма. Программу специальную разработали, деньги немалые выделили. Как, по-вашему, патриотизм можно родить в тиши кабинетов? ?

— Патриотизм можно построить только на одном — улучшить условия жизни. Американцы же искренне любят свою страну, свой флаг, свои порядки. Многие из них — в прошлом голь перекатная, — приехав в США, начали лучше жить и поэтому стали патриотами.

Пока в нашей стране этот громадный разрыв между бедными и богатыми, эта колоссальная несправедливость по отношению к старикам и детям не будут устранены, ничего не получится. Когда я захожу в какую-нибудь столовую и вижу, как старик ждет, не оставит ли кто-нибудь что-нибудь на тарелке, чтобы он мог доесть, мне становится страшно от того, в какой стране мы живем.

Ну, раздайте вы из этого Стабфонда каждому по десять тысяч рублей — пенсионерам, многодетным, тем, кто сидит на бюджетных копейках. Чтобы они пальто себе купили, хоть какое-то облегчение почувствовали. Другого пути просто нет, все остальное — ложное. Современное поколение идеологией не нафаршируешь.

— Что вообще тяжелее пережить человеку — испытание сытостью или нуждой? ?

— Сытостью — страшнее. Человек должен жить в ограничениях. Когда у него все есть и не надо предпринимать никаких усилий, ему уже ничего не интересно.

А лишения заставляют карабкаться вверх, чего-то добиваться… Наша семья пережила жуткий голод. Я тогда был маленький, но эта картина будет стоять у меня перед глазами всю жизнь: под забором на улице сидела женщина. На коленях у нее лежал ребенок, а она — живой скелет — ела крысу. Крысу! Впивалась с огромным удовольствием в эту плоть…

Да, нищета — это тяжело. Но надо работать. Копать огород, что-то искать, шевелиться. Я всегда должен что-то делать, иначе чувствую себя нечеловеком. Или дочеловеком (смеется). Сам себе ищу работу — пишу сценарии, записываю музыку на диски с Сергеем Никитиным.

Надо работать даже в том случае, если это никуда не пойдет. Просто сидеть и ждать хороших времен — это глупо. Время не ждет, оно очень быстро несется. Не успеешь оглянуться — и вдруг справляешь 80-летний юбилей!