Пасынки XX съезда

В ОКТЯБРЕ 1954 года, когда Хрущев возвращался из Китая через Владивосток, я впервые слушал Никиту Сергеевича на узком собрании партийно-хозяйственного актива. Хрущев пришел в неистовство, когда капитаны рыболовных судов рассказали, что порой по 4-5 раз заполняли сейнеры рыбой. Но на берегу ее не принимали из-за нехватки перерабатывающих производств. Рыбу выбрасывали в море и снова ловили. Так и шла путина за путиной.

Хрущев кричал, угрожал, стучал кулаками по столу.

- Вот оно, плановое хозяйство! - бушевал Никита Сергеевич. Отчитал присутствовавшего здесь же Микояна, позвонил в Москву Маленкову, дал указание закупить оборудование для переработки рыбы, специальные корабли... Энергия лилась через край. Капитаны - в восторге. Потом, вернувшись в Москву, я поинтересовался, что же было выполнено из его указаний. Оказалось, ничего, совсем ничего. Вот в этом эпизоде лично для меня - весь Хрущев и все хрущевское время.

Еще до смерти Сталина верхушка перераспределила власть. Маленков - предсовмина, Берия и Молотов - первые заместители. А Хрущеву велено было сосредоточиться в ЦК, который отныне будет заниматься только идеологией и учетом кадров. Казалось бы, весьма толковое решение. Но прожженные византийцы грубо просчитались, когда поверили, что Хрущев останется всего лишь марионеткой нового триумвирата. Впрочем, психологически трудно было не ошибиться. Ведь это был тот самый Хрущев, который по желанию Сталина, обливаясь потом и тяжело дыша, плясал гопака на даче "вождя" в Волынском, а все дружно хлопали ладошками. Хрущев обманул всех. Он оказался хитрее, проворнее и ловчее.

Не так уж много осталось в живых тех, кто своими ушами слышал секретный доклад Хрущева на ХХ съезде. По масштабности, кардинальности и опасности для системы доклад был таков, что его в то время даже побоялись опубликовать, и текст 30 лет лежал в архиве.

Я был на этом заседании, практически изменившем ход мировой истории, сидел на балконе. Сказанное Хрущевым повергло меня в глубокое расстройство, если не в отчаяние. Все казалось нереальным, разлеталось на мелкие кусочки, как осколочные снаряды на войне. В зале стояла гробовая тишина. Не слышно было ни скрипа кресел, ни кашля, ни шепота. Никто не смотрел друг на друга - то ли от неожиданности случившегося, то ли от смятения и страха, который, казалось, уже навечно поселился в советском человеке.

Особый смысл происходящего заключался в том, что в зале находилась высшая номенклатура партии и государства. Именно она в дальнейшем и тормозила все прогрессивные перемены в стране. А Хрущев приводил факт за фактом, один страшнее другого. Уходили с заседания, низко наклонив головы. Шок был невообразимо глубоким.

Лично я был раздавлен, не знал, кому верить. Или Сталину, с именем которого поколение за поколением связывали свою жизнь и надежды. Или новому "вождю", который так страстно и убежденно говорил о преступлениях своего учителя. Где-то в душе шевелилось ощущение, что Хрущев говорил правду, но я боялся и отталкивал ее.

Оттепель и заморозки

ХРУЩЕВ начинал хорошо, очень хорошо. Может быть, для интеллигенции это время было только "оттепелью", но для простого народа, особенно крестьян, это была весна. Пусть и ненастная, но весна. Пусть и короткая, но весна. В столовых появился бесплатный хлеб. Это, видимо, лучше всего иллюстрирует суть намерений Хрущева: он хотел, чтобы для людей наступил мир и достаток, но не понимал, что благополучия можно достичь только через справедливую оплату труда.

Шло время, известное еще под именем лучшего лекаря. Наступила политическая оттепель. Начал проходить озноб и в моих мозгах. Особенно помогали споры с друзьями, встречи с писателями. Круг знакомых расширялся. Иногда ходил на вечера поэзии в Политехническом. Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Роберт Рождественский, Римма Казакова - открывался новый и прекрасный мир. Но и противники ХХ съезда не дремали. В начале апреля 1956 г., то есть практически через месяц после ХХ cъезда, Центральный Комитет обратился с закрытым письмом ко всем членам партии, в котором предупреждал об ответственности за критику, выходящую за рамки съезда. Дело в том, что на собраниях люди стали называть кроме Сталина и другие фамилии членов Президиума ЦК, ответственных за репрессии. Но письмо как бы "затерялось", "утонуло" в общественных дискуссиях. В июле 1956 г. ЦК направил второе письмо, но и это не помогло. Стихийная, вышедшая из-под контроля десталинизация мало-помалу захватывала массы. Особой активностью отличалась писательская среда. 19 декабря 1956 г. было решено направить новое, третье письмо в партийные организации. Письмо было грубое, бесноватое, полное угроз, за которыми явно виделся страх. В лексиконе "вождей" вновь появились слова "враждебное охвостье". Или вот еще перл: "Волчья стая ревизионистов свила осиное гнездо".

Дворцовый переворот

СОХРАНИЛИСЬ блокноты, записные книжки, настольные календари Брежнева с записями тех лет, когда он еще не был генеральным секретарем. После каждого выступления Никиты Сергеевича Брежнев отмечал у себя: "Прекрасно, какие точные формулировки!" Как потом выяснилось, Леонид Ильич не любил Хрущева, но рассчитывал на то, что спецслужба донесет эти восклицания до внимания "хозяина".

В первый раз "свалить" Хрущева попытались члены сталинского Президиума ЦК - Молотов, Маленков, Каганович "и примкнувший к ним Шепилов" на июньском пленуме ЦК в 1957 году. В тот раз Хрущева спас маршал Жуков. Спасая Хрущева, он подписал сам себе политический приговор.

Но силы сталинского реванша терпеливо ждали своего часа. И дождались. В сентябре 1964 г. пролетом в Европу в Москве на один день сделал остановку президент Индонезии Сукарно. Это был день, когда Никита Сергеевич уже числился в отпуске. Вечером в Грановитой палате был устроен обед в честь высокого гостя. Неожиданно взял слово Хрущев.

- Дорогой друг Карно, - так его называл Никита Сергеевич, - я сегодня уже в отпуске и завтра утром вылетаю в Пицунду. Зачем улетаю, сам не знаю. Но все они, - он показал на сидящих за столом, - уверяют меня, что надо отдохнуть и полечиться... Друг Карно, скажу тебе откровенно: у нас не все разделяют то, что происходит в руководстве промышленностью и сельским хозяйством. Критикуют и меня, правда, не очень громко, но я-то знаю об этом. Ничего, приеду - поправим.

Но поправить Хрущев ничего не успел. 14 октября, когда он вернулся из Пицунды, на летном поле его встречали, кажется, Микоян, Семичастный и несколько сотрудников "девятки".

- А где же все остальные бляди? - спросил Хрущев.

- Никита Сергеевич, идет заседание Президиума. Вас там ждут. - Там действительно ждали, чтобы снять Хрущева с поста Первого секретаря ЦК КПСС.

А теперь расскажу, как я сам попал в "заговорщики". К вечеру 12 октября меня пригласил к себе Суслов и начал неожиданный для меня разговор о Хрущеве. Настораживало то, что я был в то время всего-навсего заведующим сектором, каких в ЦК было больше сотни. А Суслов - второе лицо в партии. В голове вертелась всякая ерунда. Суслов тихим, скрипучим голосом говорил, что послезавтра состоится Пленум ЦК, на котором будет обсуждаться вопрос о Хрущеве. Сразу же после Пленума в газете должна быть опубликована передовая статья по его итогам. Мне поручалось написать проект такой статьи.

Наступила пауза. Воспользовавшись ею, я спросил:

- Что может и должно быть в основе статьи?

- Побольше о волюнтаризме, нарождающемся культе, о несолидности поведения первого лица в государстве... Вы сами знаете, что делал Хрущев, вот и пишите. Завтра я буду на работе в 8 часов утра. Текст передадите в приемную в рукописном и запечатанном виде.

На свое рабочее место я возвращался в большом смятении. Голова пустая, мысли путаные, какие-то суетливые... Что-то будет - ведь речь шла о творце антисталинского доклада на ХХ съезде.

Решил поехать домой, лечь спать, успокоиться, завел будильник на 3 часа ночи, проснулся раньше и сел за стол. Слова не шли, логика ускользала, формулировки получались вялыми, но все же мне удалось выдавить из себя 15 рукописных страниц, состоящих в основном из общих слов. В 8 часов утра я был уже в приемной Суслова. При входе в здание ЦК мой пропуск проверяли двое - второй явно не из КГБ - на полу в раздевалке сидели военные курсанты. Дворцовый переворот шел по всем правилам.

Статья о Пленуме была напечатана лишь через несколько дней после его окончания. В ней мало что осталось от моего текста, хотя в докладе Суслова на Пленуме я услышал несколько знакомых фраз.