Должны ли западные лидеры пытаться приостановить эту опасную тенденцию к взаимному отчуждению? Да. Удастся ли это им в обозримом будущем? Вряд ли.

Вскоре после избрания генеральным секретарем КПСС Михаил Горбачев, выдвинув идею 'общеевропейского дома', сделал первый радикальный шаг к преодолению многолетней изоляции СССР от внешнего мира. В конечном итоге Горбачев осознал, что фундаментальные перемены, необходимые для реализации этой идеи, должны произойти в первую очередь в самом СССР и других странах Варшавского договора. Но даже после того, как стали очевидны основные предпосылки интеграции этих стран в 'общеевропейский дом' - демонтаж командной экономики и авторитарных режимов, построение рыночных и демократических институтов - он остался верен своему курсу.

Не сошел с него и преемник Горбачева в постсоветском Кремле - Борис Ельцин: он преследовал ту же цель интеграции с Западом, только еще энергичнее. Если Горбачев еще надеялся, что Восток сможет 'сойтись' с Западом на основе системы 'переходного типа', сочетающей черты капитализма и социализма, то Ельцин уже был готов безоговорочно признать превосходство западных экономических и политических институтов, а значит и необходимость построения их аналогов в России. Кроме того, в первые годы пребывания у власти Ельцин не только без опасения относился к западным международным структурам вроде 'большой семерки', Всемирной торговой организации, Европейского Союза и даже НАТО, но и активно стремился к вступлению России в эти организации. Владимир Путин, сменивший Ельцина на посту президента России, поначалу также проявлял явную склонность к интеграции. В этот период Путин расценивал Запад и как образец для развития самой России, и как именно то сообщество (пусть и достаточно абстрактное), к которому России следует присоединиться.

Что же касается западных лидеров, то они в последние двадцать лет в целом позитивно реагировали на интеграционные стремления СССР, а затем и России. Время от времени, особенно в период президентских выборов в США, в ходе общественных дискуссий раздаются призывы вернуться к политике сдерживания или 'отчуждению'. Однако за два десятка лет, что миновали с момента прихода Горбачева к власти, сдерживание и активное 'разъединение' с Россией ни разу не стали элементами официального политического курса какой-либо из крупных западных держав. Напротив, основное место в западных внешнеполитических концепциях по отношению к посткоммунистическим государствам, в том числе и России, занимала интеграция.

Однако сегодня эта стратегия интеграции, как никогда за последние 20 лет, находится под угрозой. Внешнеполитический проект интеграции России в западное сообщество буксует из-за совокупного воздействия трех факторов. Во-первых, при Путине политическое устройство России скатывается к режиму единоличной власти. Недемократические страны интегрировать в западные институты куда труднее, чем государства, где существует демократический строй. Во-вторых, после 11 сентября 2001 г. направленность американского внешнеполитического курса радикально изменилась. Десять лет назад одной из главных задач Вашингтон считал присоединение России к западному сообществу демократических государств. Сегодня основные усилия президента Джорджа У. Буша сосредоточены в первую очередь на 'большом Ближнем Востоке': другим регионам мира уделяется куда меньше внимания. В третьих, процесс расширения Евросоюза - самый мощный и эффективный инструмент распространения демократии и интеграции посткоммунистических стран в западное сообщество - зашел в тупик. Именно эти три фактора, и их взаимное влияние, тормозят реализацию интеграционного проекта.

Российский термидор

Если спросить Путина, считает ли он себя европейцем, российский президент без колебаний ответит 'да'. В давнем споре о географической и культурной идентичности страны Путин, несомненно, поддерживает западников, а не славянофилов. В конце концов, иностранный язык, которым он владеет - немецкий, а не китайский или арабский. Он искренне считает, что избранная им модель экономического развития страны - это западный, а не азиатский или уникально-российский путь развития. Он не сомневался и в том, что политическая система, которую он строит, не противоречит демократии. На посту президента Путин установил дружественные отношения чуть ли не со всеми странами мира, но особое внимание он уделяет развитию двусторонних связей с крупными государствами Европы. Суть международных отношений Путин, особенно после событий 11 сентября, определяет как противостояние между 'цивилизованным' Западом и исламскими террористами.

В то же время, в отличие от Горбачева и Ельцина, Путин не рассматривает интеграцию в западное сообщество как свою главную задачу на посту президента. Возглавив страну весной 2000 г., он поставил иную цель - восстановление российского государства. После десятилетия революционных потрясений, такая задача, естественно, стояла на повестке дня. Осуществляя свои реформы, Горбачев, пусть и непреднамеренно, спровоцировал радикальные политические, экономические и социальные перемены в СССР, а затем и в России. По масштабу и глубине они ничуть не уступали 'великим' революциям прошлого - во Франции в 18 веке и России в начале века двадцатого.

Однако с точки зрения большинства россиян эти изменения может быть и были 'великими', но отнюдь не позитивными. Как и в ходе любой революции, период 'смуты', последовавший за крушением советской, а по сути и российской, государственности, обернулся для простых граждан серьезнейшей экономической нестабильностью и отсутствием личной безопасности. В результате к концу 1990-х гг. российская революция достигла 'термидорианской' стадии: момента, когда обществом овладевает усталость от революционных перемен и тоска по стабильности.

Требования обеспечить стабильность и безопасность достигли апогея осенью 1999 г., после серии терактов, направленных против гражданских лиц, и Путин осознал сложившуюся ситуацию. Сначала на посту премьер-министра, а затем и президента [так в тексте. Исполняющим обязанности президента Путин стал 1 января 2000 г. - прим. перев.], он решительно и жестко отреагировал на действия чеченских мятежников, вторгшихся в российскую республику Дагестан. Затем он перешел в наступление, введя войска в Чечню осенью 1999 г., и обещая восстановить власть российского государства над самым 'анархическим' регионом Российской Федерации. Эта задача - наведение порядка за счет укрепления российского государства - стала лейтмотивом деятельности Путина на посту президента. Вне всякого сомнения, к концу 1990-х Россия остро нуждалась в повышении эффективности государства, и 'диагноз' Путин поставил правильно. Вакуум, создавшийся после крушения СССР в 1991 г., необходимо было заполнить. Многие россияне сочли, что именно Путин - прагматично мыслящий, жесткий в выражениях бывший офицер КГБ - лучше всего подходит для решения этой задачи.

Сползание к автократии

Путин, однако, придерживается ошибочной и устаревшей концепции государственного строительства, и это уже оказало серьезное 'побочное воздействие' - сначала на развитие демократии, а затем и капитализма в России. Возможно, Путин и считает себя европейцем, в культурном плане отождествляет себя с Западом, - а не Востоком или Югом - и даже вдохновляется его примером. Однако путинские представления о государстве связаны скорее со спецификой его профессии и опытом истории, в не какой-либо западной политической моделью или теорией.

По сути, путинская стратегия укрепления государства состоит прежде всего в ликвидации сдержек и противовесов, ограничивающих власть президента, а не в повышении эффективности государственных институтов. Путин ошибочно отождествляет демократию со слабостью, а централизацию полномочий - с сильной властью. Поэтому он тратит массу времени и энергии на ослабление или ликвидацию всех независимых источников влияния на российской политической арене. Конечно, в 2000 г. Путин не унаследовал от предшественника развитую демократическую систему; к тому же он избегает серьезных нарушений конституции 1993 г., и не сажает политических противников сотнями. Сегодня Россия по-прежнему остается куда более свободной и более демократической страной, чем СССР. Однако если формально все демократические институты в России сохраняются, то их содержание за период пребывания Путина 'у руля' было во многом выхолощено.

Путин фактически взял под контроль все общенациональные телеканалы, урезал полномочия Совета Федерации (верхней палаты российского парламента), приструнил региональных 'баронов', при Ельцине служивших мощным противовесом президентской власти, произвольно использовал закон, чтобы отправлять за решетку или изгонять из страны политических противников, добивался исключения кандидатов из бюллетеней для голосования, запугивал и арестовывал лидеров неправительственных организаций, и серьезно ослабил независимые политические партии. После ужасающего теракта в Беслане в сентябре 2004 г. Путин объявил о планах дальнейшей централизации политической власти в России, выдвинув идею о замене выборов губернаторов назначением, а также избрании всех, а не половины, депутатов Думы (нижней палаты парламента) по пропорциональной системе. Эти новшества, которые позднее были реализованы, усиливают власть президента и еще больше ослабляют влияние парламента и губернаторов.

Одновременно Путин усиливает роль ФСБ (Федеральной службы безопасности - преемницы КГБ) в управлении страной, и по собственному произволу использует государственные органы - суды, налоговую инспекцию, полицию - в политических целях. Сегодня в руках президента сосредоточено больше полномочий, чем когда-либо в постсоветской истории России. Политический процесс в стране в 2005 г. отличается гораздо меньшим плюрализмом, чем в 2000 г. Кроме того, права российских граждан сегодня гарантированы в меньшей степени, чем на момент прихода Путина к власти.

Путь к краху?

В первые годы путинских 'реформ' экономика развивалась быстрыми темпами, а социологические опросы показывали, что в обществе воцарилось ощущение стабильности. Со временем, однако, ограниченность путинской стратегии государственного строительства становилась все более очевидной. Хотя политические изменения, проведенные Путиным, и экономической рост совпали по времени, причинно-следственная связь между ними отнюдь не доказана.

Экономический рост начался еще до внедрения путинских политических реформ: его подстегивала сначала девальвация рубля в 1998 г., а затем повышение цен на нефть. Некоторые утверждают, что самовластные методы Путина, при всех их негативных последствиях для развития демократии, позволили создать стабильную среду для инвестиций, как внутренних, так и зарубежных. Однако способ, которым государство захватило активы, принадлежавшие нефтяному магнату Михаилу Ходорковскому (одновременно с этим захватом самому миллиардеру и его коллегам были предъявлены уголовные обвинения) развеяло любые иллюзии относительно гарантий прав собственности в путинской России. В 2004 г. отток капитала из России вновь исчислялся десятками миллиардов долларов. А в нынешнем году, по словам министра экономического развития, российские фирмы только за первый квартал вывезли из страны 19 миллиардов долларов.

Хотя нефтяные цены колеблются на уровне 60 долларов за баррель, темпы экономического роста в России за первый квартал 2005 г. снизились, в результате чего прогнозные показатели на весь год также были скорректированы в сторону уменьшения. Сегодня просматривается новое совпадение по времени: между усилением авторитаризма и снижением темпов экономического роста. Существует ли между этими двумя явлениями причинно-следственная связь, покажет время, но по логике можно утверждать, что укрепление законности, подотчетности властей и прозрачности в стране способствовало бы инвестициям и развитию экономики.

Что же касается безопасности, то вряд ли можно утверждать, что сегодня российского государство эффективнее, чем пять лет назад, защищает своих граждан - особенно от чеченских сепаратистов. Прошлогодний захват школы в Беслане стал самым кровавым, но отнюдь не единственным, терактом в России с 1999 г. Список жертв просто ужасает: в октябре 2002 г. в результате захвата московского театра погибло 120 заложников; с декабря 2002 по май 2004 г. восемь терактов унесли жизни 270 человек, в том числе и поддерживаемого Кремлем президента Чечни Ахмада Кадырова. В июне 2004 г. в полицейском участке были убиты 92 человека [судя по всему, автор имеет в виду 'набег' чеченских сепаратистов на Ингушетию - прим. перев.]. 24 августа при взрыве двух пассажирских самолетов погибло 89 человек. 31 августа 2004 г. террористка-смертница взорвала бомбу у одной из станций московского метро: список жертв увеличился еще на 10 человек. В самой Чечне и соседних регионах теракты меньшего масштаба происходили и в этом году.

В результате этой оргии убийств, россияне, естественно, начали сомневаться в способности сил безопасности успешно бороться с терроризмом. Эффективностью российская полиция не отличается, а вот ее коррумпированность видна невооруженным глазом. Действительно, путинская централизация государственных институтов почти не отразилась на масштабах мздоимства, а вот институты, традиционно играющие важную роль в борьбе с коррупцией - независимые СМИ и подлинно оппозиционные партии - она существенно ослабила. Путинская реструктуризация породила не эффективное государство, а слабый, коррумпированный и неподотчетный перед обществом режим: безвластный авторитаризм. Кроме того, в рамках этой системы все решения единолично принимает Путин, а Россия - слишком большая и сложная страна, чтобы ей мог управлять один человек.

Похоже, меры, призванные усилить полномочия Кремля в процессе принятия решений, уже начали подрывать политический авторитет самого Путина. Бывшие высокопоставленные чиновники путинской администрации, в том числе бывший премьер Михаил Касьянов, в открытую подвергают сомнению его способность управлять страной. Еще более зловещим предзнаменованием выглядят нападки на лидерские качества Путина со стороны правых радикалов, утверждающих, что он слишком слаб и недостаточно авторитарен, чтобы руководить Россией. Политика Путина - в частности, его стратегия ведения чеченской войны и подходы к реформе системы соцобеспечения - уже не пользуется поддержкой большинства населения. Даже его личный рейтинг, годами державшийся непоколебимо как скала, в последнее время начал несколько снижаться. Никто не может спрогнозировать, когда именно Путин лишится власти, но само его падение некоторые уже предсказывают, а ведь еще год такая идея показалась бы совершенно невероятной.

Если бы Соединенные Штаты и Европа были полностью привержены политике активного сотрудничества с Россией и ее интеграции в западное сообщество, и сделали бы это своей приоритетной задачей, усиление самовластья в стране затруднило бы ее осуществление. В конце концов, именно внутренние перемены - развитие плюрализма в СССР, а затем в России - побудили Запад наращивать сотрудничество с Москвой. Никто бы не удивился, если бы перемены противоположного характера вызывали обратный эффект.

Однако проблема усугубляется тем, что администрация Буша и европейские лидеры не сосредоточиваются на задаче 'ангажирования' России, не говоря уже о ее присоединении к западным международным институтам. Внимание Вашингтона и Европы поглощено иными приоритетами в области безопасности и внешней политики. Возможно, усиление авторитаризма в России многие западные лидеры даже воспринимают по принципу 'нет худа без добра', ведь это дает им отличный предлог не заниматься сложной и многоплановой проблемой 'привязки' России к Западу.

Вашингтон: смена приоритетов

Всю вторую половину 20 века главный вопрос внешнеполитической стратегии США заключался в том, как строить отношения с советской сверхдержавой и советским коммунистическим режимом. Все остальные направления внешней политики считались второстепенными по сравнению с 'советским'.

После крушения СССР отношения с Москвой оставались одной из приоритетных задач американского внешнеполитического руководства. Для Буша старшего и его администрации главными вопросами, вызывавшими озабоченность, было обеспечение 'упорядоченного' распада Советского Союза и предотвращение конфликтов на его территории. В период первого президентского срока Билла Клинтона (Bill Clinton) важнейшей целью была поддержка политических и экономических преобразований в России. Однако к началу его второго срока приоритеты Вашингтона уже начали меняться. На первый план выходили такие вопросы, как расширение НАТО или прекращение этнических чисток в Косово, а отношения с Россией приобрели второстепенное значение.

Впрочем, даже после того, как Россия переместилась на периферию американской международной политики, Клинтон продолжал придерживаться в отношениях с Москвой стратегии конструктивного сотрудничества, конечной целью которого оставалась ее интеграция в западное сообщество. Администрация Клинтона активно искала новые формы взаимодействия между Россией и НАТО, лоббировала вопрос о присоединении России к 'большой семерки' перед другими членами этой организации, настроенными более скептически, и рассматривала вступление России во Всемирную торговую организацию как событие не только позитивное, но и неизбежное.

Что же касается Джорджа У. Буша, то период предвыборной кампании он заявлял, что курс Клинтона и вице-президента Эла Гора (Al Gore) по отношению к России полностью провалился. Главный его упрек заключался в том, что команда Клинтона тратила слишком много времени и средств на попытки обеспечить перемены внутри России. Советники Буша по внешнеполитическим вопросам во главе с проректором Стэнфордского университета Кондолизой Райс (Condoleezza Rice), считали, что лучший способ улучшить отношения с Россией заключается в том, чтобы вести себя с ней как с великой державой. Они в принципе выступали за то, чтобы сосредоточиться на отношениях с великими державами, такими как Россия и Китай, и меньше внимания уделять 'гуманитарным проблемам' - например, ситуации на Гаити, в Сомали, Боснии и Косово.

Впрочем, повышенное внимание не означало для них смягчения политической линии. Напротив, члены предвыборного штаба Буша обещали в отношениях с Россией и Китаем отказаться от 'соглашательской' стратегии Клинтона и занять более конфронтационную позицию. Советники Буша утверждали, что покончат с 'милыми беседами' и 'чересчур личным', по их мнению, характером контактов Клинтона с Ельциным. Кроме того, они грозили ввести против России санкции, если та не прекратит передачу ядерных технологий Ирану, и заявляли, что не намерены учитывать интересы Москвы в решении вопросов безопасности в Европе.

Став главой государства, Буш не рассматривал внутренние перемены в России или ее интеграцию в западное сообщество в качестве главных целей Запада. Приоритетной задачей для него стало заручиться согласием Путина на выход США из Договора по противоракетной обороне. Это требовало личного контакта с российским президентом, который Бушу удалось с успехом наладить в ходе их первого саммита в мае 2001 г.

После 11 сентября узы дружбы между Бушем и Путиным только укрепились. Российский президент одним из первых зарубежных лидеров позвонил Бушу, заявив о полной поддержке США и выразив солидарность с американским народом. Путин выразил американскому коллеге сочувствие как лидер страны, чья столица тоже становилась ареной терактов, направленных против гражданских лиц.

В дальнейшем Путин подкрепил слова поддержки конкретными делами: в частности, он увеличил гуманитарную и военную помощь партизанам из афганского Северного альянса и согласился на создание Соединенными Штатами авиабаз в Центральной Азии. В течение нескольких месяцев после 11 сентября Соединенные Штаты и Россия действовали сплоченно: они осознали, что у них появился общий враг. Тогда казалось, что наиболее эффективным способом укрепления связей между двумя странами станут совместные действия, обусловленные общими интересами, а не включение России в состав западных международных структур. К тому же такое сотрудничество не зависело от российских реформ, третьих стран или бюрократов из международных организаций.

Впрочем, теплые отношения между Москвой и Вашингтоном развеялись как дым в период подготовке к вторжению коалиции во главе с США в Ирак, против которого Россия возражала. С тех пор приоритетное значение во внешней политике Буша приобрели три задачи: глобальная 'война против террора', борьба против распространения оружия массового поражения и поощрение демократии. По первым двум направлениям, по мнению большинства представителей американской администрации, Россия оказывает соединенным Штатам в лучшем случае, незначительную помощь. Что же касается распространения демократии, то с этой точки зрения близкая дружба с Россией - скорее недостаток, чем преимущество.

В результате сегодня не совсем понятно, на какой основе могли бы развиваться американо-российские связи. Сам Буш, похоже, разочаровался в Путине с его самовластными методами, но не убежден в необходимости пересматривать политический курс по отношению к России в последние годы пребывания на посту президента. Скорее всего, нынешняя тенденция в российско-американских отношениях - стабильность без движения вперед - сохранится до самого ухода Буша из Белого дома.

Несомненно, главной причиной нынешнего застоя в отношениях между двумя странами стало не нарастание авторитарных тенденций в России, а смена внешнеполитических приоритетов США. Сегодня усилия администрации Буша в борьбе с терроризмом и распространением ОМП, а также в вопросах поощрения демократии сосредоточены в одном конкретном регионе, достаточно удаленном от России и других посткоммунистических стран: речь идет о 'большом Ближнем Востоке'. Масштаб проблем в Ираке просто не оставляет Бушу и его главным внешнеполитическим советникам времени, чтобы заниматься другими вопросами и регионами.

Вслед за Ираком, Афганистаном и 'большим Ближним Востоком' в списке внешнеполитических приоритетов США идет опять же не Россия, а Китай, который быстро превращается в великую державу, и задача восстановить подпорченные отношения с союзниками в Европе и Азии. Возможно, в свете недавнего всплеска активности в американо-индийских отношениях, эта страна, которой раньше Вашингтон не уделял должного внимания, также потеснит Россию в списке приоритетов Буша на оставшийся срок его пребывания у власти. Угроза российско-американскому сотрудничеству связана не с тем, что Вашингтон намеревается проводить в отношении Москвы враждебную или неэффективную политику, а с тем, что у него вообще нет четко определенного политического курса на 'российском направлении'.

Европе хватает своих проблем

Сегодня другие задачи отвлекают от России не только американских, но и европейских лидеров. Если американская дипломатия сосредоточила внимание на 'большом Ближнем Востоке', то дипломатию европейскую сегодня волнует само существование объединенной Европы. Негативный результат референдумов по европейской конституции, состоявшихся этой весной во Франции и Нидерландах, а также разразившийся на саммите ЕС в июне бюджетный кризис, поколебали уверенность в перспективах самого Евросоюза, не говоря уже о его дальнейшем расширении. В обозримом будущем главной внешнеполитической задачей в европейских столицах будет преодоление этого кризиса, а отнюдь не сотрудничество с Россией.

Ни в Москве, ни в Брюсселе никто не рассматривает всерьез возможность вступления России в ЕС, по крайней мере в ближайшие десятилетия. Как недвусмысленно показали результаты недавних референдумов, Евросоюзу хватает проблем с интеграцией 10 новых стран-участниц. Даже обсуждение вопроса о начале переговоров относительно вступления в Союз балканских стран, еще не присоединившихся к ЕС, сегодня представляется преждевременным; аналогичным образом многие расценивают и согласие начать такие переговоры с Турцией, а некоторые просто считают его ошибкой. Из-за недавно внесенных во французскую конституцию поправок, требующих ратифицировать на референдуме любое новое расширение ЕС, вступление Турции в Союз может затянуться на десятилетия, а то и вообще не состояться. Поэтому любые рассуждения о членстве России в Евросоюзе звучат просто наивно.

Одно время существовала надежда на установление неких особых отношений между Россией и ЕС, особенно в таких областях, как передвижение людей и торговля. Официальная Москва отказалась строить отношения с Брюсселем на основе еэсовской программы 'Политика добрососедства', сочтя для себя оскорбительным, что такую мощную страну, как Россия, объединяют в одну категорию с государствами вроде Марокко или Сирии. В качестве альтернативы был разработан особый механизм партнерства между Россией и ЕС - остроумная, но расплывчато сформулированная схема сотрудничества в 'четырех пространствах'. Однако особых результатов в ее рамках пока не достигнуто.

Теперь, когда взгляд ЕС устремлен 'внутрь себя', а не вовне, новых важных событий в его отношениях с Россией в ближайшем будущем ожидать не приходится. К тому же украинская 'оранжевая революция', особенно на фоне сползания России к авторитаризму, создала новую психологическую границу Европы на востоке. Для многих воображаемый рубеж между Востоком и Западом проходит теперь вдоль российско-украинской границы, даже несмотря на то, что Украина (не говоря уже о Беларуси) имеет с Россией немало общего с точки зрения культуры, языка и истории. 'Оранжевая революция' изменила карту Европы, 'приблизив' Донецк к Парижу, а Петербург - к Пекину. Пройдет не один десяток лет, прежде чем Украина присоединиться к ЕС, но само обсуждение ее членства в Союзе (да и в НАТО) не выглядит таким абсурдным, как в случае с Россией.

Кроме того, вступление в ЕС нескольких стран бывшего коммунистического блока, имеющих долгую и непростую историю отношений с Россией, уже повлияло на подходы Брюсселя. К примеру, во время 'оранжевой революции' ЕС и его верховный комиссар по вопросам внешней политики Хавьер Солана (Javier Solana), возможно, куда примирительнее отнеслись бы к президенту Украины Леониду Кучме и поддерживавшей его Москве, если бы Польша не была членом Союза, а ее президент Александр Квасьневский не входил в состав группы посредников, вылетевшей в Киев.

Лондон, Париж, Берлин и Рим и сегодня активно развивают двусторонние отношения с другими государствами, включая Россию, независимо от ЕС. Однако у лидеров этих четырех стран нет общей стратегии на 'российском направлении'. В начале нынешнего десятилетия Тони Блэр приложил немало усилий, чтобы наладить личный контакт с Путиным, но сегодня его отношение к российскому лидеру изменилось, и авторитарная политика последнего вызывает у британского премьера серьезную озабоченность. Позиция президента Франции Жака Ширака эволюционировала в обратном направлении: первоначально его тревожила война в Чечне, но сегодня, стремясь создать противовес американскому могуществу, он всячески обхаживает своего московского коллегу.

Германский канцлер Герхард Шредер по-прежнему поддерживает Путина, во многом из-за зависимости его страны от российского газа. Однако после недавних выборов в Германии в отношениях между Берлином и Москвой может наступить некоторое охлаждение. Вернувшиеся к власти христианские демократы не разделяют шредеровского восхищения Путиным. Итальянский премьер Сильвио Берлускони самым постыдным образом поддержал путинские методы в Чечне (причина этого остается загадкой), но после очередных выборов в Италии и он может утратить власть. Что же касается премьеров и президентов североевропейских государств и стран бывшего коммунистического блока, то они воспринимают деятельность Путина куда более скептически. Другими словами, в Европе не существует единого подхода к отношениям с Путиным и Россией. Наиболее вероятным результатом этого, особенно с учетом нынешнего кризиса ЕС, станет еще большая пассивность в отношениях между Европой и Россией.

Как преодолеть застой?

Должны ли западные лидеры пытаться приостановить эту опасную тенденцию к взаимному отчуждению? Да. Удастся ли это им в обозримом будущем? Вряд ли. Безопасность Соединенных Штатов и их европейских союзников серьезно укрепилась в результате того, что кремлевские лидеры отказались от попыток создать некую альтернативу Западу и перешли к политике интеграции. Построение демократии в России и ее вступление в ряды западного сообщества государств соответствует долгосрочным интересам безопасности и благополучию граждан как в западных странах, так и в самой России. И наоборот, отчужденная Россия, особенно, если там утвердится автократический режим, превратится для Запада в новую угрозу.

Тем не менее, далеко не очевидно, возможна ли в этот сложный - для США, ЕС и самой России - исторический момент выработка новой трансатлантической программы, направленной на усиление интеграции российского государства. Кроме того, поскольку не во всех западных столицах идея 'ангажирования' России, да и межгосударственное сотрудничество внутри самого Запада, вызывает одинаковый энтузиазм, неясна и возможность осуществления единой стратегии в отношении Москвы.

Да и у самой России нет особого желания активизировать свою внешнюю политику на американском и европейском направлениях в тот момент, когда московские элиты уже поглощены вопросом о том, кто станет преемником Путина, и каким образом произойдет передача власти. Президент Путин и его внешнеполитическая команда, как и многие другие представители российской внешнеполитической элиты, глубоко разочарованы результатами сотрудничества с Бушем и поддержки его программы. Путин многого просил от Путина, но не готов был предпринять столь же серьезные ответные шаги - например, по достоинству оценить роль России в разгроме афганских талибов, создать более благоприятные условия для российского экспорта в США, или в принципе признать за Путиным роль важного союзника в глобальной войне против террора. Поэтому мало кто в Москве с энтузиазмом относится к разработке новой грандиозной повестки дня для российско-американских отношений. К тому же Путина удовлетворяет ситуация, сложившаяся в двусторонних отношениях с рядом европейских лидеров. Он стремится сделать все возможное, чтобы у Запада не появилось общей стратегии по отношению к России, особенно в вопросе о демократии и правах человека.

В нынешних условиях максимум, на что можно надеяться - это сотрудничество не с российским государством, а с российским обществом, и интеграция его представителей в западные институты. Исход борьбы за демократию в России решат прежде всего сами граждане этой страны. Соединенные Штаты и Европа могут оказать здесь кое-какую помощь, способствуя изменению соотношения сил в пользу сторонников свободы. Однако ни у США, ни у Европы нет эффективных рычагов давления, чтобы по-настоящему влиять на экономическое и политическое развитие России. Поэтому необходима стратегия всеобъемлющего, устойчивого и реального сотрудничества со всеми элементами российского общества.

Кстати, само российское общество стремится к сотрудничеству с Западом. В ходе одного социологического опроса, проведенного в России в январе 2005 г., 75% респондентов заявили о желании видеть свою страну союзником или другом Запада. Лишь 17% утверждали, что к Западу следует относиться как к сопернику, и только 3% сочли его врагом России. Поэтому курс на развитие контактов между россиянами, европейцами и американцами - будь то путем студенческих обменов, стажировки в западных компаниях, поощрения торговли и инвестиций и установления партнерских отношений между НПО - должен проводиться более последовательно, а финансирование на эти цели необходимо увеличить.

Десять лет назад общепринятое мнение заключалось в том, что интеграция российского государства в состав западных институтов будет способствовать изменениям в российском обществе. Теперь пришла пора подумать об иной последовательности: возможно, интеграция российского общества с Западом поможет и аналогичной интеграции российского государства.

Майкл Макфол - внештатный член редколлегии 'Current History', старший научный сотрудник Гуверовского института (Hoover Institution), профессор политологии Стэнфордского университета (Stanford University) и внештатный старший научный сотрудник Фонда Карнеги (Carnegie Endowment)