…Вероника пережила Михая всего на три месяца. Рассказывают, отправилась она в монастырь Варатик, где бывали они с любимым каждое лето. Места там божественные, речушка – чистая как слеза, родные до последнего листика липы и клёны шелестят о недавних их прогулках рука в руке. Наклонилась над водным зеркалом, и вдруг из глуби акватории всплыло его лицо и посмотрело прямо ей в глаза. Она вернулась в монастырскую келью, достала заветный флакончик с зельем и выпила его… В народе в таких случаях говорят: забрал с собой.

Флора и сигаретка

Не без дрожи священной берусь за перо, чтобы прикоснуться к тайне. Рассказать о непостижимом – о любви Михая Эминеску и Вероники Микле.

Созданы ли они были друг для друга – вот предмет дискуссий эминесковедов уже более ста лет. Он явился в мир – не для кого избирательно, уж это точно, а для всех и для каждого любителя поэзии. Она же была сотворена для него, и никого более.

…Закутанная в дорогую испанскую шаль, шла Вероника по морозной ясской улице. Красавица с ярким румянцем на щеках (от избытка весёлого темперамента), среднего роста, округлых форм, с гибким станом. Белокурые волосы, уложенные на хорошенькой головке небрежной башенкой, отливали на солнце золотом. (Современники сравнивали её с «Флорой» Тициана). Голубоглазая блондинка – это был идеал Эминеску. Нежными пальчиками скручивала она тонкие сигаретки и курила, щуря ласковые свои очи в густых гребешках ресниц.

А как смеялась заливчато – словно сотня колокольчиков разом звенело. И что за чудны вирши писала! Сам Эминеску восторгался: «Книга её вечно нова для меня. Какие прекрасные стихи встречаются в книжице этой. Читайте, читайте и увидите, как я прав».

Они были одногодки, Михай и Вероника. Родились 155 лет назад: он в декабре, она – в апреле. Ко времени их встречи в 1872 году в Вене, где Эминеску грыз гранит наук в университете и куда Микле приехала на лечение, она уже была замужней дамой со стажем: супругой ректора Ясского университета (за которого вышла в 14 лет, будучи младше его на 30 лет) и матерью двух дочерей. К тому же слыла душой высшего общества Ясс и затем Бухареста, славилась литературным своим салоном и страстью к обсуждению прочитанных новинок.

Ещё до поездки в Вену в одном из журналов встретились ей стихи Михая. Ясно увидела сердцем, «учувствовала» в авторе их – величие несказанное. А когда попался ей на глаза ещё и портрет его – всё, пропала! Полюбила – не то слово. Дышать без него стало больно. О чём и призналась в посвящении «К портрету». Именно она позже сравнит возлюбленного с Лучафэром, угадав нечто важное в его творчестве.

Итак, Вероника – в столице Австрии. Кто-то порекомендовал ей в гиды по городу студента – соотечественника.

По словам учёного-эминесковеда, молдавского академика Константина Поповича, молодые, красивые и талантливые Михай и Вероника часами гуляли в те дни по городу – сказке, любуясь парками и улочками, обозревая достопримечательности, не пропуская музеев и театров. Но только спустя 6 лет он впервые её поцеловал. И записал в дневнике: «Сегодня у меня самый счастливый день в жизни. Я впервые взял на руки, поднял и поцеловал Веронику. Она подарила мне голубые цветы. Я сохраню их на всю жизнь». Об этом в наше время только шёпотом, с благоговением можно говорить.

А ещё через три года после этого «смелого» шага он сказал ей ты и назвал по имени (доселе обращался только «госпожа Микле»).

Глотатель книг и кофе

Каким же предстал перед златокудрой Вероникой оживший из её мечты Михай?

Седьмой ребёнок в многодетной семье(одиннадцать чад) мелкопоместных дворян Эминовечей, выходцев из Буковины, к тому времени уже малость проучившийся в Черновицкой гимназии и бросивший её во 2 классе, он долго бродяжничал.

Он был застенчив и всегда смотрел в землю.

Часто голодал. Разгружал баржи, спал на земле, ходил в рванье. Узнал всю сермяжную правду о простом народе. А затем начинаются чудеса: через несколько лет сходу поступил в престижный европейский университет, где потряс окружающих своими знаниями по философии, мировой литературе, социологии, экономике. Если в гимназии у него хромала латынь, то ныне он просто поражал знанием этого языка, наизусть цитируя десятки страниц из латыни, а также древнегреческого. Сам изучил высшую математику.

Не было науки, куда бы ни влез он по уши: биология, астрономия, политология, психология и прочее, и прочее. И везде впоследствии проявлял себя как блестящий специалист.

Память у него была не феноменальной даже, а фотографической. Читал по диагонали: просмотрел страницу – и вся она до буковки отпечаталась в мозгу.

Книги поглощал с жадностью неимоверной. Букинисты привыкли к прекрасному, бледному и аккуратному юноше, подолгу копавшемуся в книжных развалах и покупавшему стопки свежеизданных или старинных фолиантов.

Грани между ночью и днём для него не существовало: сутками мог работать. Жил порой на одном кофе, приготавливая его на спиртовке. А заканчивались бодрящие зёрна, питался воздухом…

Кстати, за жизнь не скопил на собственную квартиру, скитался по углам и всегда страшно голодал.

Журналист номер один

Вот откуда последующая его блистательная публицистика, в которой до сих пор можно найти ответы на самые современные или вечные вопросы.

Ради куска хлеба трудился он журналистом, порой чуть не воя с тоски. Сменил много контор: был директором Ясской библиотеки, уволили. Школьным ревизором – тоже. В скучном официальном «Ясском курьере» напечатал ряд фонтанирующих материалов. Редактор велел черкнуть ему хвалебную статейку о мэре города, у которого на самом деле было рыльце в пуху. Михай, естественно, отказался, тогда его отсюда и попросили. Работая в газете консерваторов «Время», акценты расставлял «не так»: не политические, а по степени порядочности героев публикаций. Огненные выдавал, жгучие статьи. Отправил ими в отставку два правительства. При этом сам никогда не выпячивался, скромнее его не было человека.

Летит Лучафэр...

Вершиной стихотворной стихии Эминеску узкие специалисты считают неоконченную его поэму «Momento More» («Панорама Сует») объёмом в 300 страниц по 6 строф. Как и Демон Лермонтова, летящий над Кавказом, парит здесь герой над миром, из космоса обозревая планету. Затем детально осматривает копошение наров – и вновь взмывает в эмпиреи.

В «Лучафэре» же (всего 98 строф-четверостиший) космизм Эминеску проявляется более схематично. Но почему поэма так волнует, будоражит не одно поколение читателей?

Не потому ли, что реальные события из жизни Михаила и его музы (Вероника для поэта была тем же, чем были Беатриче и Лаура для Данте и Петрарки) отпечатались на печальной, из звёздных вьюг и серебра галактик сотканной поэме?

Казалось, в их отношениях были все предпосылки для хэппи-энда: и в адюльтере их никто обвинить не мог (Вероника стала вдовой), и чувство их крепло ото дня ко дню. Но опять пророчит Микле: «Милый мой Эминеску! Если бы целая жизнь в слезах могла осчастливить меня хотя бы ещё одной встречей с тобой на этом свете, я была бы достаточно вознаграждена. Вспомни, сколько раз я говорила: «Эминеску, ты кончишь тем, что возненавидишь меня!» Но ты был как зачарованный, когда отвечал: «Никогда! Я буду любить тебя из признательности за счастье, которое ты мне дала. И я, и я тебя люблю без каких-либо видов на будущее, без малейшей надежды… Люблю, как любят воспоминание об одном единственном сне…».

Земному счастью – нет!

Прогноз её, увы, сбылся.

Светлый их роман очень раздражал великосветских завистников. Влюблённых едва не травили. Некоторые румынские исследователи творчества поэта до сих пор льют ушаты грязи и напраслины на бедную Веронику. Наиболее же тонкие критики считают, что банальная жизненная драма исковеркала титана (великан погиб от царапины). Некоторые считают, что Вероника только почитала его, а генератором любви, мощь которой испепелила их обоих, был именно Михаил.

У каждого гения на Земле – свой чёрный человек. Для Эминеску таковым стал барин-богач, столп бухарестской элиты, высокообразованный и рафинированный руководитель общества «Жунимя» (при котором издавался журнал, где печатался поэт) – Титу Майореску.

Когда Михай, сияющий и серьёзный, явился к нему с вестью о твёрдом своём намерении жениться, тот притворно окаменел. Затем, придя в себя, обрушил на жениха ряд контраргументов: как? плодить нищету? невеста-то бесприданница, если не считать довеска из двух её дочерей на выданье. Нагрузить себя вечной обузой, когда и сам-то концы с концами еле сводишь? Два несчастных бедняка в одном шалаше – это, простите, перебор. И потом, а как же поэзия?

-Я брошу поэзию. Мы оба будем работать.

-Эминеску, бросить поэзию, чтобы стать, как все, смертным червем?

И тогда Майореску из лучших, как ему казалось, побуждений прибег к сильнодействующему средству. Клевете то бишь. Сообщил, словно секрет раскрывая, что Вероника уже утешила более расторопного в амурных делах, дерзкого до цинизма ( в отличие от робкого до наивности Эминеску) Караджале, известного драматурга, мастера комедии.

И колосс – сломался. Впал с той поры в жуткую депрессию. Трагический разрыв между двумя людьми, жить друг без друга не могущими – состоялся. Современные школьники при анализе поэмы чётко называют параллели: Лучафэр – Эминеску, царевна Каталина – Вероника, паж Каталин – Караджале, демиург – Майореску.

Страдания по полной программе

Ну почему Наталья Гончарова не побежала за Пушкиным, не обхватила его колени, не вцепилась зубами и ногтями в шубу его, не остановила слезами-криками, истерикой, когда собирался он на Чёрную речку?

Ну почему Вероника Микле не бросилась защищать свою любовь, не закатила скандал, не устроила очную ставку всем-всем-всем, кто готовил им гибель, не убедила Михая верить ей, а не холёному, холодному «демиургу»?!

У масштабных людей и страдания соответствующие. Эминеску испил их по полной программе. Шесть последующих лет его периодически упекали в жёлтый дом. Влюблённые помирились. Она навещала его.

Ясно было как божий день, что не нужна ему была вовсе психлечебница. Головные боли мучили его с детства, а болячки телесные скорее исцелились бы где-нибудь в деревенском райском уголке, усадебке с парком, садом и прудом.

- Она была верна ему до смерти, - резюмировал в беседе со мной композитор Евгений Дога, автор красивейшего романса «Твои глаза» на стихи Эминеску, написавший оперу «Диалоги любви» о Михае и Веронике. – Он угас на заре, в 4 утра, когда восходит утренняя звезда Лучафэр. На небе Лучафэр взошёл, на Земле – закатился.

Никого не было рядом в тот миг. Никто тёплой ладонью не закрыл ему глаза… Веронику к нему в последнее время просто-напросто не пускали.

В тот момент, когда он умирал, она, одинокая в своей светёлке, писала стихотворение, жуткое, и, как всегда, прозренческое: «…что бы дал покойник из гроба за одно восхождение луны?».