Почему через 37 лет она вернула своего мужа японской жене

«Жди меня, и я вернусь» — в записке были только эти несколько иероглифов, которые успел нацарапать своей молодой жене Ясабуро Хачия, когда в 1946 году советские особисты повели его на допрос.

ОН НЕ ПРИШЕЛ в тот день к ужину. Он не пришел через год, через десять лет. А жена все ждала его. Она купила дом и прописала там исчезнувшего в советских застенках мужа. Открыла на имя не значившегося уже ни в каких списках любимого счет и год за годом переводила на него деньги.

И она дождалась. Он вернулся через 51 год.

Его вернула ей русская женщина, с которой Ясабуро Хачия прожил все эти годы, пока японская жена терпеливо ждала, когда он вернется к ужину.

Такого не может быть даже в романах. Это могло быть только в России…

Об этой женщине в Японии пишут книги. «Удивительная любовь Клавдии» — звучит в переводе. Снимают кино. Официальные делегации встречают ее как национальную героиню и говорят большое человеческое спасибо за то, что отдала японского мужа его японской жене. Ученые пытаются разгадать феномен загадочной русской души… А Ясабуро-сан, по-русски Яков Иванович, каждую ночь делает из цветных бумажек и фантиков от конфет журавликов и шлет их в маленький домик в поселке Прогресс Амурской области. Журавлик в Японии — символ счастья.

— Слушайте, — Клавдия Новикова кладет еще один нож поперек тарелки — зарубка на память, чтобы не упустить ничего из этой длинной истории. За ее спиной на стене — три фото: Сталин, ее японский муж и его дочка Кумико. Под последним фото — невыцветшая краска, которой покрыты стены. Оно провисело здесь всю их счастливую жизнь и оставалось единственным свидетельством того, что когда-то советский гражданин и лучший парикмахер угрюмого дальневосточного поселка с оптимистичным названием Прогресс был японским самураем. Когда Ясабуро Хачия держал дочь в руках последний раз, ей был всего год…

«Ты меня никогда не забудешь, ты меня никогда не увидишь»

КУМИКО был всего год. Господин Хачия, сын разорившегося японского фабриканта, перебравшийся в Корею в поисках лучшей доли, держал часовую мастерскую, а по вечерам спешил к дочке и молодой жене. Америка нарушала мирные договоры, братской Корее помогал Советский Союз, но все это было неважно. Важен был лишь отлаженный стук ходиков днем и звук льющегося зеленого чая, который заваривала ему Хисако, вечером. Однажды в часовую мастерскую пришел японец. Господин Хачия угостил его чаем. Японца вскоре посадили за шпионаж против Советского Союза. Ясабуро Хачия — за компанию. Его родное время остановилось. Пошли русские часы.

СССР. БАМ. Сталин. Сталин, который отнял полвека его японской жизни и портрет которого он повесил рядом с портретом дочери. Даже японские самураи начинали проникаться русской загадочностью, проползав положенные за контру 10 лет на четвереньках и долбя мерзлый лед. Отбитые почки, простуженные легкие, навечно потерянный дом… В таком холоде даже вопрос «За что?» стыл на ветру и не мучил, а образ тихой жены Хисако в платье, каких не носят русские женщины, с чайничком в руках таял быстрее, чем проклятый лед. «Смерть была все время рядом».

Этой же загадочной стране отдавала свою молодость Клава Новикова из-под Курска. Она добровольно и вдохновенно повязала красную косынку на девичьи косы и отправилась осваивать Дальний Восток. По призыву партии Клавдия приехала на другой конец страны строить светлое будущее. По чьему-то еще призыву ее посадили за чью-то растрату на 10 лет.

— Вы про это поменьше пишите, пожалуйста, хотя я ничего не скрываю, — просит она. Вот я и пишу поменьше, коротко. Но совсем не написать нельзя — будет непонятно, откуда взялась эта любовь японца из Кореи и Клавы из-под Курска, которых переехали одни и те же колеса истории.

Они оба были одиноки и невиновны.

«Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна»

ОНИ познакомились уже в глубинной России, куда приехали зализывать раны. Вскоре Клава поехала на родину своей комсомольской юности, на Дальний Восток. И он поехал за ней, смирившись со своей русской судьбой, из японского самурая превратившись в дамского мастера. Его стали звать Яков Иванович, и он первым в крае начал делать химическую завивку. По выходным он сажал с женой помидоры на реке Бурее и каждую неделю ходил отмечаться к начальнику милиции, который неутомимо, десятилетиями подряд следил за передвижениями японского шпиона-парикмахера по трем улицам советского Прогресса.

— Яков Иванович купил себе трехколесный мотоцикл, и мы ездили с ним куда глаза глядят. Я говорила: «Поедем посмотрим, как кедры растут…»

И они ехали за 100 километров по таежной пустыне, чтобы посмотреть на кедры, и им казалось, что раны затягиваются. Они любили друг друга тихо и преданно, оберегая от светлого настоящего, обернувшегося таким странным прогрессом. Когда с началом перестройки резко подорожали гробы, он привез на саночках два деревянных ящика, поставил на чердаке и укрыл от влаги целлофаном. Они жили счастливо и хотели умереть в один день.

Но колесо истории покатилось вспять. Мерзлый лед границ таял на глазах: японское радио снова стало можно слушать, не боясь начальника милиции. Яков Иванович узнал, что все эти годы Хисако Хачия, как настоящая японская жена, выполняла его наказ. «Жди меня, и я вернусь». Она ждала его, когда он строил БАМ. Ждала, когда делал советским женщинам перманент. Ждала, когда вез на саночках гроб для себя и любимой жены.

…Он наконец пришел к ужину в свою японскую семью. Уже не помня молодых рук своей Хисако, когда-то наливавших чай, и еще не зная ее морщин.

— Когда сердце пополам, такое выражение знаете? — говорит мне в трубку Ясабуро-сан, пока 90-летняя, плохо слышащая Хисако дремлет рядом. — По-русски это значит, что душа с телом врозь.

«Аллилуйя любви, аллилуйя!»

ПО-ЯПОНСКИ Клавдия Новикова знает только одно слово — «аригато», что в переводе «спасибо». «Аригато», — говорили ей пораженные до глубины своей японской души члены официальной делегации, встречавшей русскую бабушку в желтом самовязаном берете в аэропорту Ниигата. Клавдия Новикова приехала проведать мужа и привезла ему любимое сало, белую булку и манную кашу. «Аригато», — говорила ей Хисако Хачия, сморщенный воробышек, иссохший за полвека ожидания, когда баба Клава прижимала ее к своему большому русскому сердцу. «Аригато», — говорила ей Кумико, впервые увидевшая своего отца, дожив до преклонных лет.

Только Яков Иванович не сказал ей этого слова. Он самурай, и его долг был вернуться на родину, к женщине, всю жизнь прождавшей его. Но самурай был готов нарушить свой долг, потому что за 37 лет навсегда прикипел сердцем к русской бабе Клаве, с которой сажал помидоры на реке Бурее.

— Когда любишь, главное, чтобы любимому было хорошо, — говорит Клавдия Новикова прописные истины, и сердце замирает, когда представляешь, чем они оборачиваются в реальности. Она сама выправила ему загранпаспорт и визу, сама перевела заначку на черный день в доллары и дала с собой на дорожку, сама собрала вещи и повязала теплый шарф. В день его отъезда начальник милиции пришел и, устало выдохнув, задал вопрос, который мучил его все эти долгие годы: «Яков Иванович, скажи наконец, ты правда был подполковником японской разведки?» — «Нет, я был русский самурай».

В тот день в областной прессе написали: «С Амура уехал последний японец». Любимая женщина последнего японца сидела в пустом доме и плакала.

Ясабуро Хачия вот уже 8 лет снова живет в Японии. Суббота — священный день. В субботу он идет к телефону и набирает номер, чтобы услышать, как баба Клава тревожно спрашивает, кутает ли он горло перед выходом на улицу. Хисако тоже иногда берет трубку. Она не знает ни слова по-русски, и две женщины разговаривают восклицаниями: «Клава-сан?!» — «Хисако-сан!!»

А когда японская жена засыпает, Яков Иванович берет конфетные обертки и делает журавлика для русской жены.

Однажды он прислал ей открытку. На открытке — море, пролегшее между ними. И на обороте подпись: «А на той стороне — Россия».

У бумажного журавлика из конфетной обертки такая конструкция, что, если потянуть за лапку, он замашет крыльями.

Аригато любви, аригато.