ОСЕНЬЮ прошлого года совпали два события, связанные с фамилией Бондарчук. Исполнилось 85 лет со дня рождения великого режиссера Сергея Федоровича Бондарчука. И почти одновременно вышел на экраны дебютный фильм его сына, Федора Бондарчука — «9 рота».

В этом же фильме в качестве актера дебютировал и внук Сергея Федоровича — Константин Крюков. «АиФ. Суперзвезды» побывали в гостях у знаменитой семьи на их даче в Барвихе, где нас встретили Алена Бондарчук (дочь Сергея Федоровича) и ее сын Константин Крюков.

— АЛЕНА, Сергей Федорович любил бывать на даче?

— Город его угнетал. При первой возможности он приезжал на дачу. Любил заниматься садом, привозил из разных поездок саженцы деревьев. Однажды привез и посадил рододендрон. Когда Сергей Федорович умер, он в первый раз зацвел.

На участке есть Федина береза и моя. Сергей Федорович говорил: «Посадишь дерево — ты будешь расти, и оно вместе с тобой». Однажды он загорелся идеей выращивать овощи в теплице. Стояло лето, брат Федя был в летнем лагере. Родители поехали его проведать и взяли в качестве гостинца огурцы из теплицы. Все потом говорили: «Бондарчуки чокнутые: знаешь, что везут? Огурцы». Была идея устроить на даче коптильню для рыбы. Еще папа собирался купить бочку, чтобы мочить в ней на зиму арбузы.

Сергей Федорович любил устраивать шашлыки. Мангал был сделан специально по его эскизу. Вообще он любил покупать для дома последние новинки техники. Однажды привез из Италии мороженицу, очень хотел делать мороженое в домашних условиях. Приобрел специальную книжку рецептов. И очень расстроился, когда узнал, что в нашей стране не продают сливок нужной жирности. Кажется, мы эту мороженицу кому-то отдали.

После посещения Эрмитажа у Сергея Федоровича была идея сделать на даче «Фонтан слез». Но этого, мягко говоря, не получилось. Вода падала на камни через каждые пять минут с жутким «бамс», стали жаловаться соседи. А он отвечал: «Это же успокаивает нервы».

Было время, папа увлекался мозаикой, привез из Рима специальные камушки и сложил из них журнальный столик. Сергей Федорович все время что-то осваивал. В сарае у него был столярный станок, на котором он вырезал шахматные фигуры.

Однажды папа сам сшил мне платье, на швейной машинке. Из бирюзового шелка с розой. Я потом в нем на сцене выступала.

Он любил покупать нам в огромном количестве конфеты, которые потом прятали по углам от Ирины Константиновны, потому что она нас с Федей держала в строгости.

— В решении каких-то бытовых проблем Сергей Федорович принимал участие?

— Быт его не касался. Если он начинал картину, все работали на то, чтобы Сергея Федоровича оградить от проблем окружающей жизни. И мама умудрялась это делать. Он же ни одного телефонного номера не знал, включая свой собственный. Он не помнил номер своей квартиры. Мог проехать дачу, если сам был за рулем. Милиционеры его останавливали и говорили: «Как же так, Сергей Федорович, нарушили ведь!» А он отвечал: «Да я еще и до этого там, на углу, нарушил».

Я по этому поводу специально посмотрела в словаре, что такое «рассеянный» человек. Оказалось, что это — «сверхсосредоточенный человек».

Сергей Федорович очень серьезно подходил к каждой своей работе.

Когда ставил «Бориса Годунова», собрал все книги, которые только были о Пушкине. В его кабинете свободными были лишь диван и два стула. Ходить нужно было, перешагивая через стопки книг.

Он скрупулезно подходил к любой детали. В его фильме «Ватерлоо» Наполеон носил очки. Французская пресса обвинила Сергея Федоровича в том, что это не соответствует действительности. А через какое-то время нашлось документальное подтверждение того, что, когда император страшно волновался, у него ухудшалось зрение. Во время Ватерлоо именно это и произошло.

Сергей Федорович был феноменально образованным человеком. Когда половина авторов в нашей стране не публиковалась, он умел доставать нужные книги, потому что к нему очень хорошо относились в Библиотеке им. Ленина. Разрешали брать книги на дом.

— Сергей Федорович когда-нибудь проверял ваши с Федей школьные дневники?

— Нет, этим занималась бабушка по линии мамы, Юлия Николаевна. Она проверяла дневники, вела переговоры со школой.

Мы с братом учились в английской спецшколе № 31, очень известной в Москве. В нее ходили дети членов Политбюро, они считались элитой. А мы, дети артистов, были так себе, второразрядные. В моем классе учился Виктор Пелевин. Правда, тогда мы в нем не подозревали литературных талантов. Сегодня большинство моих одноклассников живут в Америке.

Школу я вспоминаю как самое мерзкое и отвратительное время своей жизни. Не все выдерживали царившую в ней атмосферу. Например, Антон Табаков и Миша Ефремов даже перевелись из нее в школу рабочей молодежи.

После уроков меня обычно встречала бабушка, я ела котлету и тут же отправлялась в музыкальную школу, где занималась по классу рояля. Вот здесь у меня был потрясающий педагог, Тамара Николаевна, ученица самих Гнесиных. Я ее очень любила. Федя тоже начал заниматься на фортепьяно, но ему это не пришлось по душе. Дальше детской пьесы «Котик» он не продвинулся. Зато Федя ходил в художественную школу и на плавание.

Я спортом не занималась. Хотя нет… одно время ходила на карате, был у меня такой бзик. Хотела в случае чего суметь защитить себя на улице. Но, когда на тренировке молодой человек зафигачил грязной ногой мне в глаз, я поняла, что это не для меня.

Еще мы вместе с Федей брали частные уроки английского у учительницы, которая долгое время жила в Лондоне. Она была совершенно не похожа на тех казенных педагогов из школы N31, которые испортили мне десять лет жизни. Удивительно милая и потрясающе естественная женщина. Как-то мы проходили тему «Домашние любимцы», и Федя воскликнул: «Я понял, на кого вы похожи! Вы похожи на таксу!» Но она на него совершенно не обиделась.

Надо сказать, что в школьные годы у нас был очень плотный график, каждая минута расписана.

— Костю вы воспитывали так же?

— Когда сыну было 6 лет, муж по работе уехал в Швейцарию, и мы вместе с ним. Провели там в общей сложности шесть лет. На тот момент Костя не знал иностранного языка. Мы устроили его в частную школу, где было всего два русских ученика — Костя и еще один мальчик старше его. Английский им преподавала ирландка. Однажды Костя начал ей что-то настойчиво говорить на русском. Она, естественно, ничего не могла понять и побежала через всю школу за другим русским мальчиком. Подумала, что у Кости какая-то проблема и ему срочно нужна помощь. «Нет, Жеральдина, — перевел ей русский старшеклассник. — У него все в порядке. Он спрашивает: «Ты на Красной площади была?»

Через какое-то время мы поняли, что Костя начал разговаривать на немецком, не уча его в школе, просто живя в стране. И перевели его в бесплатную государственную школу. Когда мы снова вернулись в Москву, Костя пошел в школу при немецком посольстве. Дело в том, что он не умел писать по-русски. Чтобы научиться, потребовалось время.

Весь наш заграничный период я не работала, постоянно была с Костей. Как два идиота мы ходили по музеям. Помню, мы жили в Санкт-Галлене. Такой андерсеновский городок с одной улицей. Там был монастырь и очень интересный музей, в который ходили два человека: я и Костя. Мы и в Цюрихе обошли все выставки и музеи.

Дело в том, что Костя с детства рисует. Как-то к нам в гости в Швейцарию приехал Сергей Федорович. Увидев Костины рисунки, он предложил отдать его в художественную школу. Заставил нас найти эту школу и сам повез Костю на собеседование. Папа еще говорил: «Вот бы мне тоже там позаниматься!»

Но через какое-то время пришлось переехать в другой город, и Костя оставил эти занятия. Он вообще сменил очень много школ. Но рисовать не бросил. Удивительно, как Костины увлечения пересекаются с дедушкиными. Сергей Федорович тоже рисовал. Все картины, которые вы видите на стенах, — его. И икона тоже им написана.

— Сергей Федорович серьезно относился к религии?

— У нас дома в советские времена часто батюшки бывали. Нас с Федей крестили. Когда Сергей Федорович снимал в Троице-Сергиевой лавре «Бориса Годунова», то остановился жить в монастыре. Федька же сказал: «Здесь слишком благостно. Это не для меня». И ушел к осветителям в гостиницу. В монастыре нельзя курить, а у Сергея Федоровича была такая привычка. Он сворачивал лист бумаги в трубу, открывал форточку и через эту бумажную трубу дымил. А я стояла на стреме — вдруг батюшка появится. Из уважения к Сергею Федоровичу монастырские власти разрешили снимать в храме. У нас в городской квартире хранится Библия, вся испещренная пометками Сергея Федоровича.

Во время празднования тысячелетия крещения Руси он выступал в Большом театре и читал на старославянском приветствие. Я в тот момент стояла за кулисами, а когда глянула в зал, обомлела: в нем сидели люди сплошь в рясах. Наверное, это было впервые в истории Большого театра.

— Константин, в каком возрасте вы стали понимать масштаб личности дедушки?

— Наверное, я до сих пор не понял этот масштаб. К сожалению, о дедушке у меня сохранилось немного воспоминаний. Все-таки я был маленьким. Помню, как мы вместе рисовали, как он приезжал к нам в Швейцарию, как мы отдыхали в Греции.

— Как получилось, что после школы Константин решил стать не актером, а геммологом (специалистом по драгоценным и полудрагоценным камням. — Прим. автора)?

Елена: Это было волевое решение Костиного папы.

Костя: Отец какое-то время был связан с этой профессией. С целью помочь ему в работе я и решил стать геммологом. Заканчивал школу и параллельно учился в московском представительстве американского института. Школу я закончил экстерном в 16 лет. Мне всегда хочется сделать все быстрее.

— Вы успели поработать геммологом?

— Занимаюсь этим как хобби. Обычно оценщики сидят на конвейере. А мне знакомые приносят большой камень, и я думаю, что с ним дальше делать. Каждый камень имеет свой вид оценки. Например, бриллианту надо дать развернутую характеристику: цвет, частота, какие сечения, углы, какого качества огранка, вплоть до того, как камень светится при ультрафиолете.

— У вас есть любимый камень?

— Это не камень, а органика. Я люблю жемчуг. Занимаюсь и его оценкой. Грустно, что мужчине как-то некстати носить жемчуг. Хотя черный жемчуг мужчинам идет.

— В одной из анкет вы написали, что ваша любимая марка — лондонский портной.

— Скажем так, я — поклонник классического лондонского стиля.

Елена: У Кости своеобразная фигура: худой, высокий, плечи широкие, а бедра узкие. Чтобы вещь на нем хорошо сидела, лучше ее сшить.

Костя: Но я не шью свои костюмы в Лондоне. Их может сшить и Маня из Подмосковья, главное — стиль.

— Лондонский стиль как нельзя подходит будущему юристу. Если не ошибаюсь, вы сейчас заканчиваете юридический институт?

— После школы я никак не мог понять, чем же хочу заниматься. Чтобы не терять время на раздумья, выбрал самое полезное в жизни — юридическое образование. Потом очень много людей, к которым я испытываю восхищение и уважение, — юристы. Сыграла свою роль и будущая среда, в которой мне предстояло существовать в годы учебы. Меня заведомо не отдали ни во ВГИК, ни в театральное, а наоборот — в самую консервативную академию.

— Как случилось, что вы снялись в «9 роте»?

— Это предложение прозвучало на семейном обеде. Федор сказал: «Может, Костю попробовать?» Потом прислал сценарий, который мне очень понравился. Меня пригласили на пробы. Это было не только Федино решение, а целого коллектива, который счел возможным доверить мне роль Джоконды.

— На съемочной площадке «9 роты» вы были единственным актером без профессиональной подготовки. Ощущали это?

— Было сложно. И я очень благодарен за то, что мне никто не выражал свое «фи». Когда я приехал на съемки, то первый раз в своей жизни увидел кинокамеру. Первые две недели задавал идиотские вопросы. Например: «Что такое граница кадра?» И мне терпеливо объясняли. Я очень старался, потому что не хотел разочаровать Федю. Ведь это его дебютный фильм.

— Наверное, ваша жизнь должна была поделиться на «до» и «после» «9 роты», ведь картина стала популярной.

— Я не ощущаю популярности. Возможно, потому, что общаюсь с нормальными, адекватными людьми. И нахожусь постоянно в местах, где особо сумасшедшие не водятся. В институте ко мне отношение не изменилось.

А вот в других городах — разное бывало. Мы много поездили с картиной по стране, и я понял: реально могут «разорвать на кусочки». В провинции иногда по-настоящему становится страшно от напора толпы. А в Москве — нет. Здесь все такие безразличные. Сами за себя.

— Не планируете получить еще и актерское образование?

— Хотел бы заняться актерским мастерством, по ускоренной системе — полгода или год. Ищу такого преподавателя. Я бы с удовольствием изучал режиссуру.

— Вам уже поступили какие-то новые предложения?

— Предложения сняться есть, но большинство из них меня не устраивает. Федор с «9 ротой» поставил достаточно высокую планку. Хочется под стать ей и роли выбирать.

К тому же в творческом плане у меня есть и другое занятие — я профессионально рисую. Раньше занимался этим исключительно в Праге, там у меня есть студия. Чувствую, что скоро все перевезу сюда: краски, холст. В Москве я тоже рисую, но серьезно это делать не получается, потому что меня постоянно что-то отвлекает.

— Вы где-то выставляетесь?

— Пока нет. Если и буду выставляться, то только на персональной выставке и приглашу именно тех людей, каких я хочу. Еще у меня есть великая мечта сделать собственную галерею, где под каждую картину будет выделено отдельное помещение. Там все будет направлено на восприятие картины: запах, музыка, текстура стен. Пока у меня всего семь картин. На каждое произведение уходит по одному — два месяца.

— Правда, что вы состоите в союзе графиков Чехии?

— В Чехии существует общество имени Франца Кафки, которое каждый год присуждает премии людям творческих профессий из разных стран. При этом никто не присылает им заявок, они сами ездят по свету, ищут художников, поэтов. Такое достаточно закрытое общество. О моих картинах, которые висят у папы в пражском доме, они узнали совершенно случайно. Дело в том, что один знакомый отца — безумный фанат Кафки. И как-то он зашел к нам вместе с сотрудником этого фонда. Тот отметил мои работы, устроил показ для совета фонда.

И произошло следующее: после окончания съемок «9 роты» я улетел на 10 дней в Европу, вернулся в Москву, и в тот же вечер мне позвонили из Праги: «Приезжай, будет вручение премий». Полетел обратно. Премию мне вручал президент союза графиков Чехии, в котором я сейчас и состою. Оказалось, что я самый молодой человек, который когда-либо получал премию имени Кафки. Вручили мне ее с формулировкой «За новый стиль, новацию в искусстве». Я рисую что-то такое, что не попадает ни под одно существующее в живописи определение.

— Что у вас в жизни все-таки стоит на первом месте?

— В первую очередь я — читатель. Люблю читать. Некоторые книги могу читать очень долго. Например, «Фауста» читаю с 16 лет. Люблю общаться, тусоваться. Потом идет, наверное, художник, за ним — актер, затем — геммолог и, наконец, юрист. Хотя это очень относительный рейтинг.

— А стрельба по-македонски, о которой я тоже прочитала в вашей анкете? Объясните — это как?

— Стрельба с двух рук из пистолетов без прицеливания. Это самый жизненный вид стрельбы. Научился этому в Чехии в местных тирах. Есть сумасшедшие мастера, которые делают сальто и в этом развороте успевают попасть в бутылки с расстояния в 20 метров.

В Москве пойти пострелять в тире — гораздо сложнее. Надо принести кучу справок. Хотя на самом деле это обоснованно. Потому что в том чешском тире, где был я, два человека застрелились. Им выдали пистолеты, а они воспользовались ими таким страшным образом. Другим способом они нигде не могли достать оружие. В Чехии в тирах выдают настоящие патроны.

— Вы долго жили за границей да и сейчас бываете там часто. А где все-таки чувствуете себя дома?

— Везде, я — человек мира. Последние годы где-то 60 процентов времени я провожу здесь, остальные — за границей. Так получилось, что моя актерская карьера развивается здесь, художественная — там.

— Ваш актерский дебют оказался удачей. Как думаете, это везение?

— Не хочу об этом думать. Так случилось. И все. Повезло нам, что мы стали самым кассовым российским фильмом, или мы есть самый кассовый российский фильм? Не стоит над этим париться. Надо просто быть благодарным.