В сказках третий сын всегда, как бы это выразиться, уступает старшим братьям по интеллекту, но превосходит в удачливости. Нашу статую, клонированную в третьей степени, увы, с самого начала преследовали злоключения.

16 февраля "НМ" сообщила читателям, куда исчезли со своего места перед Историческим музеем малолетние основатели Рима и вскормившая их волчица. Реставрация грозит затянуться. А когда произойдет ре-установка? Кто его знает.

Но и пятнадцать с лишним лет назад, когда памятник только устанавливали, все шло не слава Богу. Свидетельства очевидца - писателя Павла Пелина - в свое время вылились в замечательный рассказ. Сегодня, глядя на пустующий постамент, нелишне, наверно, перечитать эту смешную и горькую историю.

Снятием покрова с памятника "Волчица. Ромулус и Ремус" 1 декабря 1990 года Республика Молдова установила в Кишиневе межевой столб латинизма. Аккредитованных здесь представителей некоторых зарубежных изданий из состояния приверженности советской истории это не вывело. Один из них, собственный корреспондент газеты "Советская культура" Вадим Летов, усмотрел в этом событии намек на положение иноязычного населения, нечто подобное, по молдавской поговорке, "мерянью носа по местному кувшину". И в московском журнале "Театр" появилась язвительная статья, автор которой иронизировал над молдаванами, сразу после открытия памятника кинувшимися-де к зеркалам, чтобы разглядеть в своих носах, давно курносых, правильность римских линий.

Летов ошибся, спутав образчик носа из Гоголя с греческим, правильным и очень правильным, который из неслучайной склонности к "балканскому направлению" предполагал растущим и меж щек латинских народов. В то время как римляне, основатели первой империи, да и русские, основатели последней, наделены носами конформистскими - то почти прямыми, а то чуть ли не курносыми.

Вторым памятным моментом описанных Летовым кишиневских нравов был данный в подробностях внутренний и внешний портрет министра культуры и культов Иона Унгуряну. Здесь же фигурировал и привлекательный образ замминистра Якоба Бургиу, который во время беседы в небывало короткий срок сумел съесть, ягода за ягодой, виноград из стоявшей, по протоколу, на столе вазы.

Писатель Андрей Стрымбяну, инспектор управления театрами Министерства культуры, публично заявил, что морда Волчицы намеренно обращена к зданию Центрального Комитета коммунистов Молдовы. И это оптическая иллюзия. Установленная перед историческим музеем на двухметровом прямоугольном цоколе, более древняя, чем Траянова Дакия, смотрит она, зло оскалив клыки, на закусочную между Нацональной библиотекой и зданием Политехнического университета, превратившуюся сегодня в шикарное кафе сына Андрея Сангели, главы правительства. Если попытаться провести из пасти зверя прямую линию, она пройдет по оттоманских очертаний крыше упомянутого кафе, оставив слева красивую "Пиццерию" сына другого сановника, протянется над приватизированным безымянным плавательным бассейном, пересечет безымянную улочку, связывающую улицы Пушкина и Бэнулеску-Бодони, и стрелой вопьется в полупрозрачную стену Дома правительства, где на уровне третьего этажа расположены управление театрами и забитый плохими пьесами кабинет Андрея Стрымбяну. Следовательно, вопрос, куда смотрит Волчица и что при этом испытывает, остается открытым. Пока не вычисленным.

Статую привезли в Кишинев незадолго до первого празднования правительством Друка Национального дня Румынии. Ошеломленные множеством политических событий, на ощупь продвигавшиеся среди ложных и подлинных праздников, кишиневцы еще не вполне понимали, что именно нужно праздновать 1 декабря, хотя готовились к дате со всей истовостью хороших хозяев.

Те, кто знал, в спешке привезли статую из Румынии и сбросили ее, тоже в спешке, на задворках исторического музея, в десяти метрах от ворот напротив Румыно-английского лицея "Мирчя Элиаде". После чего, чтя самый стойкий из утвердившихся в этом крае национальных обычаев, отправились пить. И назад не вернулись.

Волчица осталась наедине со сторожем и четырьмя собаками. Опрокинутый на замерзшую траву последнего месяца осени, с брошенными рядом Ромулусом и Ремусом, устремившими в небо глаза и ручки, сжатые в молчаливом братском диалоге, отягощенный остатками литья, с не очищенными от осадка чугунными клыками, с не выявленным еще рельефом шкуры, щедрый дар Виктора Крэчуна являл собой трудно опознаваемое четвероногое, которое лишь предстояло довести до кондиции памятника. Напуганные ответственностью предстоящей работы и сжатыми сроками, кишиневские мастера вначале отказались от предложения. Но в конце концов Ион Унгуряну сумел их уговорить, и они принялись за дело. После изнурительной и очень искусной обработки Волчица стала совсем как римская, что заставило господина министра пробормотать что-то очень внятное насчет золотых рук бессарабцев.

К полуночи перед музеем была только глубокая яма с арматурой. В холодном лунном свете она казалась ожидающей покойника могилой.

Потом пошел снег. Крупные белые хлопья мерно падали на город.

В холле музея, прижавшись коленями к батарее, мы с Якобом Бургиу смотрели через окно во двор. Ждали Иона Унгуряну. Наступил час, когда в созвездии Большого Пса зажглась звезда Сириус.

Очень добрый Якоб Бургиу спросил меня, дергая себя за бороду:

- Правда, красиво?

Красиво не было, но я сказал, что красиво. Бургиу тут же спросил меня еще раз: "Правда, красиво?", на что я во второй раз ответил, что красиво, хотя красивее не стало.

Возникли, как привидения, рабочие с лопатами. На каком-то сооружении с колесами они приволокли корыто с дымящимся раствором. Стали кидать раствор лопатами на сетку арматуры. Из глубины ямы валил пар. Внутри что-то клокотало.

Бургиу хотел было повернуться, погреть противоположную, более массивную часть тела. Но не смог себе этого позволить. Боялся пропустить момент, когда в проеме калитки покажется Ион Унгуряну. Батарея обжигала, но он терпел.

Министр все не шел. Но мы чувствовали, что он о нас не забыл. Сквозь снегопад доходили до нас его мысли о Волчице, о 1 декабря, об истории и народе. Думать-то он думал, но вот идти никак не шел. Вверху, в северном полушарии, заблестело созвездие Персея.

За нашими спинами нервничал, то появляясь, то исчезая, директор музея. У него была такая манера улыбаться, что приведись увидеть рождение улыбки вблизи, никогда ее не забудешь. Она складывалась из синхронного перемещения по двум параллельным линиям верхней губы - вверх, нижней - вниз. Под носом возникал прямоугольник, в котором тебя грозно караулили два ряда зубов и десен. По каковой причине господин директор, мечущийся у нас за спиной, был похож на рептилию, сбежавшую из палеолита.

Якоб Бургиу спросил и его: "Правда, красиво?", на что рептилия, размахивая руками, ответила, что красиво, и тотчас засмеялась, отчего на свете стало еще краше. Затем скрипнула калитка, и в проеме возникла во мраке фигура самого высокого министра. В небесных сферах сияли лучафэры и перемещались созвездия.

Пройдя по воздуху над ямой, Ион Унгуряну вошел в музей. наконец-то Бургиу повернулся спиной ко всему прекрасному. Директор сложил под носом прямоугольник. Со второго этажа доносился слабый запах покрытых лаком доисторических костей.

Волчицу привез в прицепе трактор "Беларусь" на резиновых колесах. Подъемный кран, двигавшийся следом, остановился рядом с прицепом и, развернув блок, выпустил внутрь цепь. Двое рабочих поднялись наверх. Послышались стоны, кряхтение, наконец двуязычное ругательство - словно бы Волчица противилась. Потом цепь натянулась струной. Начался подъем. Тут что-то случилось с мотором подъемного крана, он пыхнул и затих.

Бургиу усмотрел в этом диверсию: кто-то подбавил в бензин овечьей брынзы. В испуге от такого предположения мотор возобновил работу.

Под тяжестью груза цепь натянулась до предела. Над досками прицепа стала медленно приподниматься оскаленная морда Волчицы.

Яма была уже закрыта. Перед тем как установили постамент, мы все трое приблизились и, по обычаю, бросили по монете на теплую поверхность основания. Еще не было национальных денег, и эти три монеты - двадцатикопеечная Унгуряну, пятнадцатикопеечная Бургиу и, по рангу, десятикопеечная моя - несли на себе торжественные символы Советского Союза. Унгуряну произвел над раствором крестное знамение, Бургиу сделал крест поменьше, я - совсем маленький, в соответствии с должностью, которую каждый из нас занимал в иерархии министерства.

Так наши жалкие монеты с гербом рушашейся империи навсегда скрылись под пьедесталом самого древнего и самого главного монумента романских народов.

Надсадно скрежеща, кран поднял Волчицу и развернул ее к постаменту. Но маневр был слишком резким. Цепи так натянулись, что зверь свалился вниз и стал раскачиваться, подвешенный за шею, с устремленными вверх клыками, словно пытался в отчаянии куснуть бессарабскую ночь.

Статуя повисла в воздухе. Мы все трое оказались под нею, опасность грозила нешуточная. Первым опомнился самый высокий министр. Чуть было не опрокинув постамент, он совершил олимпийский прыжок - и очутился на ступенях музея.

Красивый Бургиу все это видел, но, не чуя беды, зачарованно глядел вверх, спрашивая меня о чем-то очень важном. Меня, однако, рядом с ним уже не было: я рванул из-под Волчицы одновременно с Унгуряну. Преданный помощник от шефа не отстает.

Примчался взволнованный директор музея. И набросился на водителя, потом на рабочих, с пролетарским интересом разглядывавших повисшую статую.

Волчицу опустили, надежно обмотали цепями, подняли и поставили на стальной штырь цоколя. Двор вдруг обрел немолдавский вид.

С этой минуты народ наш уже не был одинок. В страну возвратилось вожделенное божество, чтобы оберегать нас от невидимых врагов.

Из подвала музея вышел сонный начальник отдела охраны памятников и изобразительного искусства. И, открыв рот, замер. Ион Унгуряну, раздувая ноздри, набирал в грудь воздуха перед большой речью. Якоб Бургиу сдернул с головы серую кушму. И тихо заплакал. Без слов. Слова росли лишь в саду Иона.

Вдруг мы все увидели, что министра оставляют силы. Он хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Волчицу, оказывается, установили наоборот, задом к улице.

От Дома правительства шел уже к нам свет утра. Унгуряну крикнул на Бургиу, тот на рабочих: куда смотрели?

Снова скрутили цепями нервное тело Волчицы, сняли со штыря, перевернули и установили в нормальной позе. Металлический взгляд вперился, наконец, в конус тьмы между библиотекой и Политехническим.

Осталось последнее - приложить к сосцам Ромулуса и Ремуса. Эту поистине историческую миссию министр поручил нам - мне и Якобу Бургиу.

Младенцы ждали нас, сваленные под забор. Завороженные взглядом Иона Унгуряну, мы попытались их поднять. Увы! Отлитые из чугуна, они были невероятно тяжелы... Поднатужившись, мы их все же подняли и, перенося с колена на колено, начали потихоньку двигаться к цоколю. Не успели сделать и несколько шагов, как Унгуряну вскричал, чтобы мы остановились, пораженный открывшейся его взору картиной: два румына несут на руках двух римлян. Через два тысячелетия окраина латинизма встретилась со своим началом. Остановить речь не могли уже никакие силы: "Мы от Рима пошли, от Траяновой Дакии! Якоб, Павел, сознаете ли вы, кого держите на руках?"

И - не переводя дыхания - пять минут, десять, пятнадцать...

Тяжесть достославных младенцев утроилась. Руки у нас онемели. Ноги застыли, как каменные. Меня еще как-то спасал радикулитный пояс. Положение Бургиу, однако, было трагическим. Еще через десять минут я понял, что если Унгуряну не замолчит, одной лишь грыжей замминистра не отделается.

Министр только входил во вкус исторических реминисценций:

- Вы божественные дети Реи Сильвии и бога Марса, избежавшие смерти, которую послал вам жестокий Амулий, вас вскормила своим молоком эта Волчица, праматерь рода нашего. Вы основали Рим, вы, Якоб и Павел, ты и ты!

Тут Ион Унгуряну уронил голову на грудь. Взгляд его отяжелел от горя:

- Вероломство, дорогие мои, еще с тех пор преследует лучших мужей рода... Ромулус убил Ремуса. Ты понял, Якоб, с каких пор по пятам гонится за нами грех? Кто убийца? Ты - или ты?

Изнемогающий от тяжести, опустившийся на корточки Бургиу с подозрением смотрит на меня. Потом - на младенца на коленях.

- Послушай, - шепчет, - ты Ромулус или Ремус?

Унгуряну поднимает голову после краткой погруженности в горестные мысли:

- Прегрешения будут вечно следовать за нами. Один из вас убьет другого. Бедная страна Молдова!

Рука маэстро проделала в воздухе кривую и простерлась, с вахтанговской легкостью, над стройным телом цоколя. Оратор прибавил:

- Бедная праматерь Волчица! - что в школе риторики Театрального училища имени Щукина означало: ах!

Рассветало. После новой паники, последовавшей, когда стали сверяться с фотографией римской статуи, Ромулус и Ремус были размещены, наконец, каждый под своим сосцом.

Судьбе было угодно, чтобы Ромулусом оказался я. Бургиу плакал, закрыв кушмой лицо.

Так в заснеженное утро 1 декабря 1990 года, незадолго до литургии высокого собора из Олта в Четатя Албэ, возвестившего о независимости нового европейского государства - Республики Молдова, во дворе Кишиневского исторического музея печальный миоритический эксод трех пастушков эволюционировал в квинтет. Министр Ион Унгуряну предугадал жуткую историю еще одной братоубийственной войны, развязанной накануне основания нового Рима и еще не доведенной до своего вещего конца последними двумя воюющими пастырями латинизма - этническими братьями Якобом Бургиу и Павлом Пелином.