ПОСЛЕ неожиданного ухода в мир иной самого известного заключённого тюрьмы Схевенинген в Гааге его главный обвинитель, «железная леди» Карла дель ПОНТЕ весьма скупа на комментарии по этому поводу. «АиФ» стал единственной российской газетой, кому генпрокурор согласилась дать дать подробное интервью, дабы попытаться развеять сомнения, которые возникли у миллионов наших читателей после загадочной смерти бывшего югославского лидера.

«Я верю русским докторам, но я не врач»

— Госпожа дель Понте, у многих людей в России назрел один интересный вопрос: если бы экс-президент Югославии Слободан Милошевич не умер, процесс над ним тянулся бы бесконечно?

— Думать так со стороны этих людей было бы абсолютно неправильно.

— Возможно. Просто вы мне еще в 2002 году говорили, что суд завершится максимум через пару лет. Однако на дворе уже стоял 2006 год, а воз и ныне был там. Довольно странно, не так ли?

— Я согласна — дело Милошевича заняло куда больше времени, чем мы предполагали изначально. Мое первое представление об этом суде базировалось на том, что он должен работать с полной отдачей, без каких-либо значительных остановок. В действительности все оказалось по-другому. Милошевич серьезно затруднил нашу работу тем, что защищал себя сам, постоянно требовал большие перерывы в заседаниях «по состоянию здоровья» и использовал данное ему время для политических заявлений. Свидетели же его защиты зачастую оказывались некомпетентными. Никто не планировал затягивать процесс до его смерти, я вас уверяю. И подобные обвинения в свой адрес я считаю аморальными.

— Кто-то другой может посчитать аморальным, что вы не отпустили больного человека лечиться в Москву, когда он просил.

— Видите ли, у Гаагского трибунала было множество причин для этого. Прежде всего мы не понимали, почему Милошевичу так необходимо лечиться именно в Москве. Мы были согласны пригласить в Нидерланды медиков из-за рубежа. У нас были веские основания полагать, что он сделает всё возможное, чтобы не возвращаться на суд, который почти завершился. Однако считаю нужным заявить вам — у меня нет никаких сомнений в компетенции российских докторов, как и в гарантиях Правительства России, твёрдо обещавшего вернуть Милошевича в Гаагу после лечения.

— Как вы прокомментируете высказывания одного компетентного российского доктора — кардиохирурга Лео Бокерия, который осматривал тело Милошевича? Он заявил, что подсудимого лечили неправильно, что в итоге и привело к его смерти.

— Я не врач, и не лечила никого из тех, кто содержался в тюрьме Гаагского трибунала. Так что, к сожалению, я не могу это комментировать.

— Но как вообще могло так получиться: выходит, что Милошевич был серьезно болен, а вы не обращали на это внимания?

— Здоровье подсудимых не находится в ведении прокурора — этим занимается персонал тюрьмы, следящий за условиями содержания заключенных. Я не вдавалась в подробности, как именно его лечили. Однако в любом случае — количество перерывов «по состоянию здоровья» в процессе было таким огромным, что стало ясно — Милошевич попросту использует их для того, чтобы лучше подготовиться к защите. Из-за такой политики мы оказались в порочном кругу — ведь в затягивании процесса обвиняли вовсе не экс-президента Югославии, как следовало бы, а Гаагский трибунал. Мы сами были заложниками его здоровья.

— Российская и сербская пресса напрямую обвиняют вас в преднамеренном убийстве Милошевича. Что вы на это скажете?

— Это полный нонсенс. У нас было сильное досье против него — и уж кто-то, а я хотела больше всех, чтобы он дожил до обвинительного приговора.

«Самоубийства? Я не имею к этому отношения»

— Я озвучу еще одно мнение: напротив, у Гаагского трибунала попросту не было доказательств вины Милошевича, поэтому его и держали в тюрьме годами. Ведь если бы он являлся столь значительным преступником, то и соответствующих доказательств была бы масса. Нюрнбергский процесс тянулся всего-то год.

— Это не выдерживает никакого сравнения. Нам приходилось проверять гигантское количество информации: от массовых расстрелов в Боснии до преступлений, совершенных в Косово. И вместо того, чтобы нам помогать, некоторые государства под разными предлогами уклонялись от сотрудничества. В Нюрнберге все происходило куда проще: Германия была повержена союзниками, что весьма облегчало работу прокуроров. Никто не мог не явиться в суд, когда от него этого требовали.

— Неоднократно было сказано, что тюрьма Гаагского трибунала прекрасно охраняется. Почему же в столь безопасной тюрьме узники периодически совершают самоубийства?

— Ну, это уже вопрос к охране тюрьмы: такие вещи относятся к их компетенции. Как прокурор я не имею к этому отношения.

— Есть ли смысл в дальнейшем существовании Гаагского трибунала? Милошевич мертв, а лидеры сербских боевиков Караджич и Младич на свободе. Госдума России собирается подготовить обращение в ООН относительно прекращения полномочий суда в Гааге.

— У Гаагского трибунала масса работы, он получил свой мандат от Совбеза ООН: кстати, при полной поддержке Российской Федерации. И мы поймали и осудили много преступников еще до Милошевича. Предполагать, что 1993 году Трибунал создали исключительно для того, чтобы посадить в камеру экс-президента Югославии, которого вообще объявили в розыск лишь шесть лет спустя — честное слово, попросту смешно. Мягко говоря, я удивлена подобной реакцией Госдумы.

— До тех пор, пока человеку не вынесен приговор, он считается невиновным. Однако не слишком ли круто, чтобы невиновный сидел в тюрьме пять лет в ожидании приговора? Даже на Западе уже раздаются слова, что суд над Милошевичем мог длиться и все 10 лет. Тогда вообще нет смысла не совершать преступлений. Потому что даже если ты невиновен — все равно отсидишь, как за убийство.

— Так бывает всегда в мировой судебной практике — личность, которая обвиняется в массовых убийствах, обязательно будет сидеть в изоляторе до окончания процесса. Таких людей держат в камере не из жестокости, а потому что реально существует опасность, что они сбегут. Чем серьезнее обвинения — тем строже заключение. За примером не надо ходить в Гаагу — недавно в России было одно громкое дело, где обвиняемый долго сидел в тюрьме до суда: за уклонение от уплаты налогов.

— Если не ошибаюсь, этот обвиняемый пробыл в тюрьме вдвое меньше Милошевича.

— Ну так у того и преступления куда серьезнее: не какие-то налоги, геноцид и преступления против человечества — согласитесь, это трудно сравнить. Если бы Милошевич явился в суд добровольно, то это был бы другой вопрос: но его пришлось доставлять туда в наручниках.

— Понимаете ли вы, что теперь многие в любом случае не поверят в то, что Милошевич умер, а не был убит? Хотя бы просто потому, что вокруг его смерти довольно много странностей.

— Давайте сначала дождемся окончательных выводов медиков и последней токсикологической экспертизы. Безусловно, я все понимаю — люди верят в то, во что они хотят верить. Для его сторонников он станет мучеником, для его жертв — убийцей, избежавшим наказания. «Теории заговора» вокруг этого дела будут присутствовать всегда, никто такого не избежит — вы знаете, что до сих пор ведутся расследования и разнообразные эксперты утверждают, что Наполеон или Сталин тоже были убиты. Я существенно сожалею лишь о том, что не успела добиться вынесения обвинительного приговора. Это явилось бы торжеством правды.

— А есть ли у вас сожаления относительно смерти Милошевича просто как человека?

— В смысле?

— В смысле — чисто по-человечески вам его не жаль?

— Я — прокурор, и для меня Милошевич — тот, кто обвинялся в ужасных преступлениях, в том числе и геноциде. Мне жаль тысячи людей, которые погибли из-за него. Единственное сожаление: он не прожил столько, сколько мне было нужно для того, чтобы его осудить.