Через 20 лет после чернобыльской катастрофы 3800 человек все еще работают на атомной электростанции. Сергей Кошелев – один из них. От него исходит излучение большее, чем от кого бы то ни было, и он утверждает, что зависит от саркофага как от наркотика

Коллеги называют Сергея Кошелева сталкером. В 1989 году он впервые побывал внутри саркофага, этой хрупкой оболочки из бетона, свинца и стали, который был возведен вокруг взорвавшегося реактора, где еще сегодня уровень излучения составляет 3400 рентген в час. Как-то Сергею сунули в руку видеокамеру и сказали, он должен заснять ремонтные работы. С тех пор он бывает там почти каждую неделю. Иногда один раз, нередко – два раза. В Чернобыле нет никого, кто бывал бы в саркофаге чаще, чем он. "Саркофаг притягивает меня магическим образом, – говорит Сергей. – Он для меня как допинг. Как наркотик".

Скоро Сергею стукнет 43. Он заикается, это у него с детства. Но то, что он носит очки с линзами минус 5, обусловлено облучением; радиация поражает глаза. Он уже потерял шесть зубов: под действием облучения из организма вымывается кальций. Кроме того, у него постоянно увеличена щитовидная железа, но эта проблема встречается у всех, кто работает в Чернобыле. В общем и целом, говорит Сергей, в результате ежегодных медицинских обследований у него пока ничего серьезного не обнаружено.

Если он проживет еще семь лет, он сможет выйти на пенсию. Предельный возраст для работы у сотрудников Чернобыля мужского пола составляет 50 лет, у женщин – 45. Каждому причитается 56 дней отпуска, а зарплата превосходит среднюю по Украине (150 евро) в четыре-пять раз.

Температуры до тысячи градусов

Когда в 1986 году после катастрофы подбирали новый персонал для АЭС им. Ленина (как она называлась официально), для большинства согласившихся на эту работу зарплата была главным аргументом. Кроме того, советская власть выделила каждой семье современную квартиру в панельном доме в возрожденном Славутиче. Строились детские сады, школы, концертные залы, бассейны и дискотеки, чтобы работа не казалась настолько ужасной.

Радиоактивность, принесенная после катастрофы осадками, была в 400 раз выше, чем от бомбы, сброшенной на Хиросиму. На севере Украине и в Белоруссии радиоактивному заражению подверглась территория площадью 142 тысяч квадратных метров. Реактор горел в течение десяти дней; в его внутренней части температура держалась на уровне 1000 градусов. Людей, которые пытались потушить его, называли биороботами, так как они работали там, где машины с заданием не справлялись. 30 человек умерло на месте, сотни позже заболели раком.

Трещины и дыры

Сергей Кошелев, когда взорвался реактор в Чернобыле, жил в Петербурге. Его жена только что оставила его, от чего он очень страдал. Он хотел начать жизнь с начала. Кто-то сказал ему: "Ты же учился в техническом вузе. В Чернобыле ищут таких, как ты". В 1987 году, весной, он переехал и ни разу не пожалел об этом. Он познакомился со своей второй женой, которая работает в Чернобыле в финансовом отделе. У них есть 11-летняя дочь.

Уже 17 лет Сергей работает телеоператором. Его задача состоит в ежемесячном предоставлении отчета о состоянии саркофага, который был возведен всего через шесть месяцев после катастрофы. Когда Сергей заходит внутрь, он надевает маску и костюм радиационной защиты. Гораздо важнее, однако, шлем, говорит он, потому что обваливается потолок и на голову падают куски. Мороз, дождь и талая вода причиняют саркофагу непоправимый вред. Однако хуже всего то, что несущей опорой конструкции являются стены взорвавшегося реактора – и они все больше сдают под весом в 2000 тонн.

Видеозаписи Сергея показали в итоге, что общая площадь всех дыр и трещин саркофага составляет 100 квадратных метров.

Радиация пахнет "свежестью"

Продолжительность рабочего времени ремонтников, которые постоянно заняты тем, что латают негерметичные участки, сваривают несущие конструкции или прокладывают дренажи, зависит от дозы облучения. Часто им не разрешают оставаться в саркофаге дольше 10-15 минут. Сергей обычно задерживается там дольше. Тогда на видеозаписи можно услышать дикий писк его дозиметра, который давно показывает превышение дозы радиации, а на экране видны только точки, белые как снег, что тоже обусловлено излучением.

"В саркофаге – все равно что на минном поле, – объясняет Сергей. – Нужно очень внимательно следить, куда ты ступаешь". Для него в этих коротких моментах кроется что-то романтичное. Странным формам, которые приняли расплавленные топливные элементы, он дал имена. Например, круглый блок высотою в метр справа от взорвавшегося реактора он называет ногой слона.

Некоторые работающие в Чернобыле утверждают, что они сразу чувствуют, если получают слишком высокую дозу: внезапная головная боль, горящие подошвы ног, тянущие боли в правом яичке. Сергей считает, что радиоактивность ощущается по запаху. "Это запах свежести. Как после грозы".

650 млн евро на "Саркофаг"

Под саркофагом погребено около 200 тонн радиоактивных материалов. Если он обрушится, поднимется облако радиоактивной пыли. Поэтому уже многие годы обсуждается вопрос о строительстве сводчатой конструкции, превышающей по размерам футбольное поле и по высоте – статую Свободы, которую надо доставить по рельсам и водрузить над старым и ржавым саркофагом. 650 млн евро будет стоить проект под названием "Саркофаг". Это была бы самая большая мобильная конструкция в мире.

"Это единственно возможное решение, – говорит Сергей. – Ведь вопрос не в том, обрушится саркофаг или нет, вопрос в том, когда это случится". Кроме того, строительство нужно для того, чтобы вновь создать в регионе рабочие места. С тех пор как в декабре 2000 годы 1-й и 2-й блоки были отсоединены от сети и Чернобыль больше не производит электроэнергию, 8,2 тыс. человек из 12 тыс. остались без работы. Для большинства из них Чернобыль был не просто местом работы: это была семья, общность – клуб обреченных на смерть, которые презирают опасность.

До двух раз в неделю Сергей отправляется внутрь саркофага на съемки. Рабочие устраняют там протечки, заделывают трещины и дыры. Повреждено более ста квадратных метров оболочки.

Горячие слезы

Сергей за последние годы потерял семерых ближайших коллег; в основном своих сверстников. Но он убежден: "Это никак не связано с радиоактивностью". Один сам отравился самогоном, потому что он, как и многие в Чернобыле, полагал, что водка помогает от излучения. Другой скончался от рака легкого, но он курил сигареты без фильтра. Остальные умерли от инсульта или инфаркта. "Кроме того, – говорит Сергей, – есть люди, организм которых приспособился к излучению. Вот я, например".

Иногда, когда он приходит домой, его счетчик Гейгера так пищит, что жене приходится отмывать его кожу спиртом. Он пожимает плечами. "Вначале я частенько чувствовал, как ее горячие слезы капали мне на спину. Но она давно привыкла к этому. Она же знает, что Чернобыль – это моя судьба".