– Вам встречались такие женщины, как ваша пастернаковская Лара, в современной Москве? Способные бросить депутата, скажем, Госдумы ради нищего поэта?

– Если эта женщина верит в любовь, то я думаю, что таких женщин много.

– А разве любовь не присутствует в ее отношениях с Комаровским?

– Нет. Там нет любви. Там есть зависимость.

– А разве любовь не может подразумевать зависимость?

– Я думаю, что нет. Любовь – это какое-то более красивое чувство. А у Лары с Комаровским зависимость на уровне ДНК. Это можно назвать страстью. Это можно назвать желанием. Это те отношения, когда в паре один человек берет за горло другого и начинает вести по жизни. Это мучительные отношения. А любовь не может приносить муки. Я уверена в этом. Ларе было мучительно любить Комаровского, потому что в этой любви она теряла себя.

– А Комаровскому? Ведь он любил ее.

– Как же он ее любил, если он спал и с Ларой, и с мамой? Я не очень понимаю такую любовь.

– Ваша Лара говорит Юрию Живаго: «Я хочу видеть вас ироничным, сильным, уверенным». А потом любит его сломленного, жалкого, затравленного…

– Это два совершенно разных, разновременных эпизода. В тот момент, когда она произносит эти слова, она чудовищно боится начала отношений. И раз она сама не может от них закрыться, ей нужно, чтобы от них закрылся Живаго. Ей просто было необходимо, чтобы Юрий был сильнее, чем она. Чтобы он не дал ей упасть в этот омут. Она на Юрия перевешивает «тормоз» движения этих наполненных страданиями отношений. У него была жена. У нее – муж. И это было не обсуждаемо ни тогда, ни сейчас. Человек, который предает, все время живет с чувством вины. Но, как это бывает в жизни, любовь сметает все, и чувство вины в том числе. А любит она его затравленного потому, что любит.

– Так, значит, любовь все-таки может быть мучительной?

– Между Юрием и Ларой была гармония. Между Ларой и Комаровским ее не было. Я не говорю сейчас про несчастье и боль, которая сопряжена была с этим ощущением.

– Что для вас было сложнее – понять Лару или воспроизвести ее образ на экране? Это же очень сложная, неоднозначная фигура.

– Не знаю. В романе Лара была одной. В кино ее сделали иной. Слава Богу, у меня были хорошие партнеры. Самое сложное, что может выпасть на долю актера или актрисы, – это играть любовь. Сложнее этого я ничего не знаю. Я думаю, что меня поддержат все мои коллеги.

– У вашей Лары ярко выражена некая внутренняя обособленность от мира. В разговоре с вами возникает ощущение, что вам это качество не пришлось играть.

– Не думала об этом. Может быть.

– Будучи таким человеком, вам, наверное, нелегко было на первых порах строить отношения с режиссерами?

– Я, может быть, замкнута в бытовой жизни, но в работе я как студентка-школьница, очень открыта.

– Пастернак, его жизнь, его мир, каким-то образом «переплывал» в реальность вашего мира во время съемок картины?

– Пастернак «переплыл» в мою жизнь в тот момент, когда я прочитала роман. А во время съемок был другой мир, который создавали сценарист Арабов и режиссер Прошкин. Это разные вещи, и это неизбежно. Мой мир Пастернака и мир Пастернака создателей этой картины различен. Я читала стихи Пастернака от лица моей героини. Я сама читала бы их иначе. Для меня этот роман другого цвета и с другим запахом. Кино – это другая история, другой язык, на мой взгляд, не менее талантливая, чем та, что в романе. Но другая. И так должно быть. Чтобы кино получилось хорошим, нужно что-то добавлять, а чем-то жертвовать.

– Что для вас выше профессии?

– Мои дети и мои родители. И еще многое.

– По поводу детей. Недавно вы с Диной Корзун провели звездный концерт «Подари мне жизнь» на сцене «Современника». Средства от концерта пошли в фонд помощи детям, больным лейкемией. Вы в своей жизни раньше лично сталкивались с такими детьми?

– Нет. Я никогда их не видела и думала, что рак крови – это смертельный приговор. Только после знакомства с врачами, потрясающими, удивительными людьми, которые так подробно и страшно рассказали об этой проблеме, у меня возникла уверенность, что этим детям можно и нужно просто помочь. Привлечь внимание к проблеме и найти деньги на то, чтобы ее решить. Эти дети должны жить! Они живут во всем мире. А у нас они умирают только потому, что мы закрываем на эту проблему глаза, боимся ее.

– Вы были в этих центрах?

– Я была в этих центрах и видела детей. И советую всем туда съездить, кто сомневается или не верит в серьезность этой проблемы. Во всем мире в такие центры приходят волонтеры, которые занимаются с детьми, читают им книжки, просто разговаривают. А у нас один мальчик, Ваня К., пролежал в закрытом боксе год. И он настолько устал от этого одиночества, что совсем перестал разговаривать. Его любимая артистка – Нелли Уварова. И Нелли, которая работает с утра до ночи, приехала к нему ночью. Они разговаривали. И после этого он начал общаться с людьми. Самое важное – чтобы дети не чувствовали себя брошенными. А знали, что они нужны и что о них заботятся. И что взрослые делают все для того, чтобы они жили.

– Вы видели результаты от помощи с вашего концерта?

– Лечение длится семь лет. Что касается результатов, то я думаю, лучше идти к этим детям и спрашивать их о том, чем им помог этот концерт. Что касается каких-то материальных вещей, то купили аппарат облучения донорской крови. До этого мамы, которые должны быть постоянно рядом с детьми, ездили облучать эту кровь на другой конец Москвы и потом везли ее обратно, приклеивая ее к телу, чтобы она не остыла. Теперь это уже не нужно.

– А вам не как человеку, а как актрисе эти концерты что-то дают?

– В прошлом году, после первого концерта, я поняла, зачем я вообще занимаюсь этой профессией. Мы собрали в три раза больше денег, чем предполагалось. И у меня было ясное ощущение того, что ты можешь не просто посылать куда-то в космос флюиды собственных способностей, а материализовать их в конкретную помощь.