– Ольга, это вы?!

– Как видите. Вы, между прочим, раз уже прошли мимо меня. Я даже окликнуть вас не успела...

– Неужели ваш тайм-аут, связанный с рождением сына, наконец, закончился?

– Я не думала, что это будет всего лишь перерыв. Я собиралась вообще не возвращаться в кино. К 2003 году я так вымоталась, что думала: все, пора заканчивать эту жизнь и начинать другую. Поселиться за городом, рожать детей…

– Уход за ребенком – нагрузка покруче любых съемок. Или вы наняли тьму нянек?

– Что вы! Мне помогала только мама. До года я была с сыном неразлучна, никуда не выезжала, никуда не ходила, кормила грудью.

– После первых родов женщины часто раздаются в ширину, а у вас, сразу видно, нет ни одного лишнего килограмма.

– Вы не видели меня сразу после родов! Я была толще на двадцать килограммов! Ела все подряд, чтобы молока было много.

– И как вам удалось все это сбросить?

– Просто ограничила себя в еде. Раздельное питание, много структурированной воды и ничего не есть после шести вечера. За каждый прием пищи съедать не больше двухсот граммов. Еды должно быть не больше, чем умещается в пригоршне.

– Чтобы выдержать диету, нужен сильный стимул.

– Стимул был такой, что сильнее не бывает! Вы же знаете, что я модница. В моем гардеробе так много красивых платьев, и мне так хотелось снова в них влезть, что я могла и не на такое пойти!

– Ну, если Париж стоит мессы, то такой купальник, как на вас, безусловно, стоит похудения. Купальник, кстати, от кого?

– От Эскады.

– Да, помнится, гардероб в вашей квартире на Аминьевке был недурной. Вы там еще живете?

– Нет, живу в Одинцово. Я же одинцовская девушка, всю жизнь там провела, пока не сняла себе квартиру в Москве. Одинцово, кстати, сейчас не узнать – очень красивый, современный город, много красивых домов, очень дорогие квартиры, рощи, цветы, клумбы, чистый воздух. В Москве во время беременности я не могла дышать, а в Одинцово дышу с наслаждением. Мы живем в доме почти на опушке леса.

– Перейдем к вашим творческим делам. Вы только что закончили сниматься в телеромане про жену Сталина Надежду Аллилуеву. Это какая по счету картина с вашим участием?

– Двадцать первая.

– Очко. А первая ваша роль в кино была, если не ошибаюсь, в «Романовых» у Панфилова?

– Да, я сыграла у него царевну Анастасию. Вы знаете, что дочь царя и жена вождя были одногодки? Обе 1901 года рождения и обе оказались жертвами коммунистического режима. Странно, что именно мне выпало сыграть обеих…

– Есть актеры, которым идут только роли современников. А в вашем облике есть что-то вневременное, что позволяет представить вас в разные эпохи. Есть у вас свой подход к историческим героиням?

– Нужно расслабиться и сказать себе, что исторический персонаж – закрытая книга. Никакие воспоминания современников не дают их объективной оценки. Играя ту или иную роль, я имею дело с написанным в сценарии образом. Поэтому играть нужно то, что написано. Когда я читала мемуары про Аллилуеву, то одни мемуаристы писали, что она была радушной и веселой хозяйкой, а другие – что она была очень суровой, хмурила брови и слова в простоте не произносила. Конечно, с книжками полезно познакомиться, но потом их следует закрыть и опираться только на собственные представления о внутреннем мире героини.

– Существуют две основных версии смерти Аллилуевой – самоубийство и убийство. Какой из них придерживаетесь вы?

– Для меня совершенно не важно, сама она застрелилась или ее застрелили. Потому что и в том, и в другом случае ее до этого довели. У нее не было другого выхода. Ей некуда было деться. Нынешняя женщина, если у нее проблемы с мужем, может хоть куда-то от него уйти. Аллилуева не могла этого сделать, потому что Сталин был везде. И никто не мог ее защитить. Единственным убежищем оставалось небытие.

– Она любила Сталина?

– Он впервые увидел Надежду, когда ей было три года. В 16 лет он сажал ее к себе на колени. Фактически он воспитал себе жену. В ее глазах это был отважный Робин Гуд…

– …который грабил награбленное и отдавал своей бедной партии.

– Вот именно. Притом в те годы он еще не был тем, кем стал потом. Он считал себя борцом за счастье людей, и таким его считала семья Аллилуевых. В ее жизни не было большего героя, чем Иосиф, да и просто не было другого мужчины. Он был для нее первым, единственным и неповторимым. Прозрение, согласно нашему фильму, началось тогда, когда она в 1928 году отправилась в Европу. И попала в атмосферу свободы. Увидела, как джентльмены обращаются с дамами. Услышала, что говорят про состояние России. К тому моменту она уже была абсолютно раздавлена жизнью в Советском Союзе и той ситуацией, в которой оказалась. У нее начались проблемы с психикой. В Европе она прошла курс у психоаналитика, ученика Юнга. Однако возвращается уже не овечкой и не восторженной дурой, которой была всю жизнь, а взрослой женщиной, и возвращается на свою погибель.

– Если хотя бы четверть того, что вы говорите, можно будет увидеть на экране, получится хороший фильм.

– Я надеюсь, что можно будет увидеть все сто процентов из сказанного.

– Вы ко всем своим ролям подходите вот так, аналитически?

– Конечно. Я считаю себя профи.

– Есть разные типы профессионалов. Есть актеры, которые почти все могут сыграть и почти ничего не могут объяснить.

– Мне нравится выражать то, что я чувствую. Такой уж у меня склад ума. Люблю анализировать. Когда готовлюсь к съемкам, стараюсь сама себе ответить на вопросы, которые возникают по ходу чтения сценария. Я должна понимать, почему в той или иной сцене героиня говорит те или иные слова. Если я осознаю ее мотивы, то и сыграю убедительно. Если нет – лучше не браться за роль.

– Во многих сценариях и фильмах слова и действия персонажей не только не мотивированы, но и не поддаются внутренней мотивации. Герои действуют не по собственной воле, а по воле сценариста или режиссера, как марионетки. Как вы поступаете, если понимаете, что нужно сыграть так, а постановщик говорит – эдак?

– У меня был такой случай с Владимиром Бортко на «Идиоте». Мне очень нравится с ним работать, и все получается как бы само собой. Но тут нашла коса на камень – я хочу одного, а он – другого. В конце концов, я ему сказала: «Вы же не девушка на выданье, как я, откуда вам знать девичью психологию?! Что вы можете мне возразить? Ничего!» Он только рассмеялся в ответ, потому что крыть было нечем. И в результате мы все сделали сообща. В то же время есть какие-то принципиальные вещи, касающиеся целого, которые режиссер безусловно знает лучше меня, и тут я, естественно, ничего против сказать не могу. А вот когда дело касается нюансов – это уже моя епархия.

– Для вас существует различие между ролями в телесериалах и в фильмах?

– У меня не так много практики в чисто телевизионных проектах. В основном я имела дело с сериалами, снятыми по принципам большого кино. Это просто многосерийные фильмы.

– А театр вас интересует?

– Только в виде антрепризы. В труппу я никогда не пойду. Очень не люблю, когда давят на мою волю. А в театре всегда есть репертуар, который нужно тянуть, есть артисты, которых приходится заменять. Это не моя история. Я прихожу на конкретный проект, знаю, чего от меня хотят, и честно делаю свою работу.

– Опыт в антрепризе у вас был?

– Было несколько попыток, но я уходила буквально с третьей репетиции. Удачных опытов еще не было. Антрепризе очень трудно удержаться на некоммерческих постановках. Я не против коммерции, и мне хочется, чтобы спектакли собирали полные залы и приносили прибыль, но не хочется, чтобы при этом страдало качество. Проблема в том, чтобы совместить искусство с доходностью. Решить ее мне пока не удалось…