– Лишь четверть зарубежных НКО успели пройти перерегистрацию в положенный срок. Виноваты чиновники?

– Считаю, что это частично правда. Я разделяю точку зрения, что система принятия документов регистрационной службой слишком громоздкая, и ее следовало бы упростить. Это сказалось на темпах работы. И вторая проблема – зарубежные организации не привыкли работать по новому закону. У меня сложилось ощущение, что раньше они довольно формально подходили к этим документам, и есть проблема с переменой психологии. Я беседовал с руководством регистрационной службы и не почувствовал, что существует политический заказ на то, чтобы закрыть значительное количество зарубежных НКО. Более того, мы договорились где-нибудь через месяц провести «круглый стол», на который пригласим руководителей регистрационной службы и представителей зарубежных организаций. Я надеюсь, что ситуация стабилизируется, а если нет, то – будем работать.

– То есть зарубежные НКО не рассматриваются как какие-нибудь агенты готовящейся в России «оранжевой революции»?

– Возможно, некоторые заскорузлые люди так думают. Но это меня мало интересует. Международные организации действуют во всех странах мира, и везде они находят основания для критических замечаний. Те же самые Human Rights Watch и Amnesty International резко критикуют и некоторые американские действия, и английские законы. Правозащитная организация не может не быть критичной по отношению к властям просто потому, что она занимается фиксацией внимания общества и прессы на ошибки, которые делает власть. Иногда правозащитники, как все люди, перегибают. Но в большинстве случаев они обращают внимание на реальные проблемы. А заскорузлые люди во всем видят заговор империализма.

– Эти заскорузлые люди находятся в высших эшелонах власти?

– Не знаю. Обычно авторы такого рода манипуляций находятся за пределами возможной идентификации. Но подчеркиваю, у меня нет ощущения, что есть с самого верха политическое задание разделаться с международными правозащитными организациями. Через месяц соберемся и посмотрим, прав я или нет. И вас пригласим тоже. Вы, может, даже объективно напишите, а не с точки зрения какой-нибудь предвзятой идеи. Надо исходить из фактов.

– Недавно была убита Анна Политковская. Вам приходилось заниматься делами, которые она описывала в своих статьях?

– Нет, мне не приходилось заниматься теми расследованиями, которые вела Анна Степановна. Но знаю, что некоторые правонарушения и преступления, о которых она сообщала, проверялись органами прокуратуры, и был результат. Всегда какие-то вещи оказываются правильными, какие-то суд признает неправильными. Это было со многими людьми, в том числе с моим другом Юрием Петровичем Щекочихиным, которого уже нет в живых.

– Как вы относитесь к утверждению, что ее статьи были вредными для государства?

– Я так не считаю. Конечно, государство могло обижаться на некоторые формулировки в ее выступлениях. Она была острой журналисткой. Но вредна или не вредна для страны вентиляция всяких вонючих углов? Конечно, полезна. Это была большая полезная работа. Хотя, несомненно, она вредила интересам многих людей, в том числе и влиятельных, ранила их самолюбие. Но такова миссия журналистов, ведущих антикоррупционные и антикриминальные расследования. Но Анна Степановна в каких-то случаях была права, в каких-то случаях могла ошибаться. Она была человек жесткий и острый, но иначе журналист, ведущий расследование, работать не может. И общий результат ее работы впечатляющий.

– В Европе считают, что в России нет свободы слова, если государство не может обеспечить защиту журналистов. Вы согласны с такой оценкой?

– С этой логикой нельзя согласиться, потому что материалы той же Анны Политковской выходили в свет и имели резонанс. Именно по этой причине многие были очень недовольны и просто ее ненавидели. И говорить о том, что если журналистов убивают, то нет свободы слова, это не совсем правильно. Когда нет свободы слова, таких журналистов просто не существует изначально. Мы помним советское время, когда если и были расследования, то в очень строгой дозировке. Сейчас эти расследования ведутся и становятся достоянием общественности. Поэтому я не стал бы говорить об отсутствии у нас свободы слова. У нас есть серьезные проблемы с безопасностью журналистов. На эти проблемы я неоднократно обращал внимание высших должностных лиц государства. Это есть и в моем ежегодном докладе, опубликованном в «Российской газете». Так что надо быть объективным, не перебарщивать ни в ту, ни в другую сторону.

– Сейчас в России развернулась антигрузинская кампания. СМИ сообщают о нарушениях прав грузин в России. К вам обращаются пострадавшие?

– Ко мне никто пока не обратился. Я нахожусь в странной ситуации. С одной стороны, я слышу, что есть нарушения, и думаю, что какие-то из них действительно существуют. С другой стороны, я не слышу конкретных вещей. Единственное расследование, которое мы провели, это проверка в первые дни конфликта между Москвой и Тбилиси числа задержанных нелегальных мигрантов. Так вот, раньше более-менее равномерно обнаруживали нелегальных иммигрантов национальности А, национальности Б, национальности В и национальности Г, скажем, грузин. В первую половину нынешнего месяца пункт Г стал сильно превышать другие, раза в три-четыре, если говорить о ежедневных задержаниях. Я обратил на это внимание Генерального прокурора, и он обещал разобраться. Если есть какой-то уклон в сторону преследования лиц грузинской национальности по отношению к другим, я призываю правоохранительные органы прекратить это немедленно. Потому что любую конкретную жалобу мы будем проверять и, если потребуется, доводить дело до суда. Но пока я таких жалоб не получал.

– А можно оспорить распоряжение милицейского начальства подчиненным – обращать особое внимание на граждан Грузии?

– Дайте мне соответствующий документ, где бы один начальник писал своему подчиненному, что надо обращать внимание на лиц только одной национальности, на грузин, и он будет привлечен к ответственности. Во всяком случае мы поставим об этом вопрос, потому что это грубейшее нарушение российских законов и прав человека! Я был бы не то чтобы рад, но мне было бы понятно, если такие документы были бы обнаружены. Когда я получаю документы, регулирующие деятельность правоохранительных органов, или другие подзаконные ведомственные акты, которые, по моему мнению, нарушают права и свободы личности, мы обращаемся в органы прокуратуры и суд, чтобы дать им правовую оценку. Но для этого мне нужны конкретные факты и документы.

– То есть распоряжения о закрытии грузинских ресторанов и казино, проверки грузинского бизнеса, учеников с грузинскими фамилиями в школах – это все незаконно?

– Разумеется, это незаконно и антиконституционно. Если идет уклон в сторону казино или рынков или еще чего-то именно грузинского, то речь идет о беззаконии, о преступниках. Это фактически «наезд», как говорят в преступном мире. Это означает, что какая-то другая группа будет вместо грузинской группы заниматься тем же самым. Никакого этнического момента не должно быть в такого рода действиях правоохранительных органов.

– Недавно Госдума разрешила вам инициировать парламентские расследования. Что бы вы расследовали в первую очередь?

– С такой инициативой я не могу выступать по поводу любого нарушения прав человека. Я получаю примерно 300 обращений в день. Если у меня будут документированные факты о серьезных и массовых нарушениях прав и свобод граждан, я обязательно постараюсь инициировать в соответствии с законом такое расследование. Но для этого я должен обладать необходимым минимумом серьезных данных и документов, которые бы сделали это расследование возможным. Иначе Государственная дума справедливо скажет, что речь идет о слухах, а не о конкретных проверяемых фактах.

– То есть пока повода нет?

– Пока я не вижу серьезных поводов обращаться в Государственную думу. Хотя прошло всего несколько дней с момента подписания президентом этого закона.