Русских царей в Польше, как правило, не жаловали. Последним императором, что вызывал в Варшаве хоть какие-то симпатии, был Александр I, кокетничавший с поляками наперегонки с Наполеоном. Корсиканец в этом соревновании победил, что убедительно доказала война 1812 года, когда под французские знамена встало немалое число поляков, но и у русского царя в те времена в Польше все же имелась своя «русская партия», ориентировавшаяся на Петербург.

О том, как относились поляки к Николаю I, силой подавившему их восстание, догадаться несложно. Сразу же в Варшаве невзлюбили и его сына - Александра II, заявившего уже в ходе своего первого после коронации визита в Польшу, что он готов сделать для процветания этого региона все, но лишь при условии, если поляки, в свою очередь, оставят в прошлом их несбыточные мечты о независимости. Дословно рекомендация звучала так: «pas de reveries» («никаких мечтаний»), но поляки, естественно, поняли, что конкретно имел в виду император.

Если поднять все высказывания Александра II относительно польских дел, легко увидеть, что тон, избранный им в разговоре с поляками, весьма отличен от того тона, каким общался с поляками его дядя. Если Александр Павлович с Польшей беззастенчиво заигрывал, то Александр Николаевич говорил со своими польскими подданными вежливо, но сдержанно и строго.

Объяснялось это двумя обстоятельствами. Во-первых, новому императору во всех подробностях были памятны как последнее польское восстание, так и эмоциональная реакция на те события отца. Как раз в этом случае многое диктовалось не воспитанием, а генами. Дотошный Жуковский в своем образовательном плане предусмотрел и самое близкое приобщение наследника к польской культуре, но именно этот раздел программы оказался скомканным в силу начавшихся в Польше волнений. Возможно, если бы Александр II чуть лучше разбирался в психологии и традициях поляков, то это помогло бы ему найти более верный подход к Польше.

Но главное, постоянный хаос на окраине империи угрожал главному детищу царя - проекту реформ. Император готов был пойти в отношении поляков на многие уступки, за исключением двух: предоставить им независимость и позволить бунтовать. В одном из своих рескриптов Александр II пишет: «Все заботы мои посвящены делу важных преобразований, вызываемых в моей Империи ходом времени и развитием общественных интересов. Те же самые попечения распространяются безраздельно и на подданных моих в Царстве Польском. Ко всему, что может упрочить их благоденствие, я никогда не был и не буду равнодушным... Я вправе ожидать, что попечения мои не будут ни затрудняемы, ни ослабляемы требованиями несвоевременными или преувеличенными, или несовместимыми с настоящими пользами моих подданных. Я исполню все мои обязанности, но ни в каком случае не потерплю нарушения общественного порядка. На таком основании созидать что-либо невозможно».

То, что звучало убедительно для Петербурга, не убеждало поляков, им хотелось не русских реформ, а полной свободы от русских. Расходясь по многим вопросам в этом, самом главном требовании, были едины и польские «белые», так называли в Польше партию консерваторов, и польские «красные» (радикалы). Совпадали они также и в том, что лучшего момента, чтобы выступить против русских, как начало в России тяжелых реформ, не придумаешь.

Новости из Варшавы не радовали Петербург и прежде, но раньше они проходили все же чаще по статье «хулиганство», а не по статье «подрывная деятельность». Однажды, например, во время пребывания в Варшаве самого государя и его гостей - императора австрийского и принца-регента прусского - императорская ложа в Большом театре, который должны были посетить августейшие особы, была облита какой-то зловонной жидкостью, так что помещение едва сумели проветрить к приезду высоких особ. Затем уличные мальчишки стали отрезать шлейфы на платьях у дам, что направлялись на бал к русскому наместнику. И так далее в том же роде. Все это не говорило о большой любви к русским, но и не вызывало в Петербурге тревогу, максимум - раздражение.

Первые по-настоящему тревожные донесения из Варшавы легли на стол Александру II за три дня до обнародования манифеста об освобождении крестьян, а уже 28 марта 1861 года в Варшаве вспыхнули кровавые столкновения. Наместник, сообщая царю о разгоне далеко не мирных манифестантов, докладывал: «Скопище... разогнано оружием, и бой несколько раз возобновлялся. Жителей убито около десяти, раненых столько же. Взято упорных до 45 человек. Наших убито пять человек».

Именно потому, что речь шла о судьбе реформ, серьезность сложившейся ситуации гораздо лучше оценивали тогда в Петербурге, чем в самой Варшаве. «Варшавские беспорядки меня не удивляют, - писал русскому наместнику государь, - ибо мы их ожидали. Надеюсь, что порядок будет восстановлен энергическими мерами без всяких уступок. В числе убитых есть ли офицеры и между арестованными кто-нибудь из важных зачинщиков? Ресурс необходимо закрыть». На запрос государя последовал довольно легкомысленный ответ, что среди арестованных главных зачинщиков нет, «но есть нахалы», а «ресурс сам закрылся и останется закрытым».

Как очень быстро показали события, «ресурс» вовсе не закрылся, и речь шла о серьезном политическом противнике, имевшем тщательно разработанную программу действий. Один из программных документов польских подпольщиков цитирует в своих воспоминаниях один из ближайших помощников царя-реформатора Дмитрий Милютин. Он пишет: «План революционеров предлагал всеми мерами подрывать в народе доверие к правительству и вместе с тем поддерживать в Европе сочувствие к польскому движению беспрестанными газетными известиями. Хотя бы даже и вымышленными. «Надобно убедить свет, - говорилось в программе, - что никто, кроме поляков, не может одолеть царизм; следует докучать английскому и французскому правительствам, посылая им из Варшавы подложные жалобы, как будто оставленные в Петербурге без уважения...»

«Что касается до внутренней работы в самой Польше, - пишет далее Милютин, - то программа категорически противилась преждевременному вооруженному восстанию, признавая необходимым сперва подготовить почву, как в самом Царстве, так и в западных губерниях Империи, подкапывая постепенно русскую власть, возбуждая повсюду неудовольствие и смуты. «Пусть нетерпеливый патриотизм уразумеет, что такая деятельная подготовительная проволочка необходима, дабы склонить народ, особенно литовский, малорусский и галицийский, к прежнему доверию и подчинению шляхте... а также для того, чтобы запастись материальными средствами для вооружения; наконец, чтобы дождаться одного из двух: или войны внешней, или возмущения в России, а даст Бог - того и другого вместе».

Активно использовали в своих целях польские агитаторы и оппозиционную русскую прессу. В «Колоколе» Герцена появилось подложное письмо, будто бы полученное Великим Князем Константином Николаевичем от русских офицеров, предупреждавших его, что в случае восстания Польши армия откажется усмирять мятеж. Милютин рассказывает, что, когда этот номер «Колокола» дошел до Константина Николаевича, тот приказал прочесть подложное письмо каждому офицеру. Возмущение русского офицерства было столь яростным, что эффект от этой акции оказался для его организаторов отрицательным. Во всяком случае, когда восстание началось, поляки в лице русских офицеров встретили не просто противника, а противника до глубины души оскорбленного, а потому настроенного весьма решительно.

Что же касается самого «Колокола», полностью вставшего на сторону поляков, то для журнала такая позиция оказалась роковой, российский читатель от него отвернулся решительно и бесповоротно. Ровно в той же степени, в какой Герцену до этого перепадало читательской любви, теперь перепало читательской ненависти. И там, и тут перехлест эмоций очевиден. Сочувствие к полякам большинство читателей расценило, как нелюбовь к России, а, следовательно, как предательство. То, что родину можно любить и «по герценовски», поняли и приняли очень немногие.

Программа польских заговорщиков в изложении Дмитрия Милютина включает в себя достаточно распространенные уже и в те времена пропагандистские и организационные методы подрывной работы. Очевидно, что речь шла о целенаправленном разжигании кризиса и поэтапном втягивании России в региональный конфликт. Полякам это давало шанс на обретение желанной независимости, а русским грозило срывом долгожданных либеральных реформ.

В Петербурге все это прекрасно понимали, но найти адекватное решение так и не смогли. Пытаясь уже в последний момент уйти от прямой конфронтации с поляками, Александр II решился прибегнуть к самому тяжелому кадровому оружию, имевшемуся в его распоряжении: наместником в Польшу он отправил брата Константина Николаевича. Ответом поляков на приезд известного либерала стало покушение. Выстрел прогремел на следующий же день после приезда нового наместника в Варшаву, когда Великий Князь выходил из театра. К счастью, убийца был неточен: пуля, пройдя через эполету, лишь легко ранила Константина Николаевича в плечо. Бывший наместник, генерал Лидерс, в него стреляли за неделю до этого, также остался жив, но пуля разбила ему челюсть.

Все эти события происходили летом 1862 года, а уже в январе 1863-го в Царстве Польском во всю полыхало вооруженное восстание. Назначение Константина Николаевича запоздало.

Формальным поводом к восстанию послужило крайне неудачное решение русского правительства провести в Польше рекрутский набор не по жребию, а по именному призыву. Замысел этой по сути полицейской операции был очевиден: изъять из польских городов хотя бы часть молодых смутьянов и отправить их от греха подальше в армию. Однако действовать столь грубо в уже накаленной до предела обстановке было ошибкой, которой и воспользовались лидеры польской оппозиции. Повод полякам русские и вправду дали превосходный, но в принципе он мог бы быть и иным, вопрос о восстании являлся делом решенным.

Обе противоборствующие стороны друг друга не жалели. Известен случай, когда восставшие сожгли заживо русских солдат, упорно оборонявшихся в одном из домов. С другой стороны, русская армия широко пользовалась приказом, полученным из Петербурга, судить мятежников, захваченных с оружием в руках, «сокращенным полевым военным судом» и приговоры приводить в исполнение немедленно.

Главные силы восставших русским войскам удалось разбить без особых проблем, а вот «зачистка местности» от подпольщиков продолжалась долго и завершилась только к маю 1864 года. Назвать эту новую победу над поляками славной, конечно, нельзя. Но нельзя не учитывать и того, что объективно для России и самого царя-реформатора подавление польского восстания было жизненно необходимо. Как верно заметил Александр II, на основе бунта «созидать что-либо невозможно».

Речь шла о жесткой встречной политической игре, когда каждая из сторон стремилась навязать противнику свою волю. Поляки начали первыми, попытавшись использовать сложную внутриполитическую российскую обстановку в своих целях, но потерпели неудачу и сами были принесены в жертву русской реформе.