ИНТЕРВЬЮИРОВАТЬ Виктора Сухорукова — одно удовольствие. Когда он отвечает на вопросы, иногда это крик и невероятная жестикуляция, иногда почти поэзия, а чаще всего — просто исповедь человека, которому есть что скрывать, но он этого не делает принципиально. Не хочет. Он откровенно делит свою творческую жизнь на три этапа — загульный, безрольный и Сухоруков сегодняшний — успешный и востребованный.

ОН КАК-ТО сказал о самом себе в порыве таких вот откровений: «Я за эти мои прожитые годы мог умереть раз восемь, сгинуть раз пятьдесят, сгореть раз шесть, спиться раз восемьдесят, развалиться, как труха, как гнилой пенек, раз двести, а я сижу перед вами молодой, здоровый, красивый, талантливый Сухоруков, как цветущий букет для Софи Лорен».

— Достаточно традиционный вопрос, но тем не менее… Если бы не стали актером, куда бы могли направить свою неистощимую энергию?

— Сперва мечтал быть киномехаником, чтобы бесплатно смотреть кино. Еще поваром, потому что детство было не очень сытое, — думал, вот уж наемся, да еще и домой принесу. Потом хотел быть дамским парикмахером. Именно дамским, потому что у девчонок есть над чем «поколдовать», а фантазер я жуткий! Но когда решил стать актером, все остальные мечты мгновенно «умерли»…

— Это правда, что мама вам говорила: «Не ходи в артисты! Лучше иди на фабрику, невесту найдешь!»?

— Она не запрещала, просто отговаривала: «Куда ты лезешь, там все по блату, там разврат. Это не наш мир, ты там никому не нужен». Но уж не знаю, откуда во мне были такая одержимость, такой напор. Я излазил все кружки, где не нужно было тратить деньги. Ведь жили мы бедно, в одной комнате впятером, в казарме, мама с папой на фабрике работали. Например, я мечтал рисовать, но для этого нужны были краски и бумага. Хотел записаться в хореографический, но пришлось бы покупать тапочки, лосины, майки. Спортом я тоже не мог заниматься — лыж, коньков и мячей у меня никогда не было. Поэтому пошел в танцевальный кружок, где специального обмундирования не требовалось, и три года оттанцевал в семейных трусах и сандалиях. Вот там как раз меня и подсмотрел главный режиссер Орехово-Зуевского народного театра Юрий Леонидович Гринев.

Еще открою маленький секрет — это к разговору о моем безумном желании быть актером буквально с шорточного, чубочно-сандального возраста. Я ведь в три года заболел скарлатиной, получил осложнение на уши и стал почти глухим. И решил разбиться в лепешку, но победить глухоту. Познакомился с уникальным врачом — Валентиной Александровной Терещенко, шел на все эксперименты, операции, с корнем вырывал гланды, аденоиды, полипы, вычищал уши и носоглотку, пока не начал слышать. На это ушли годы — только к призыву в армию я почувствовал себя полноценным… Но мало того, я же в 12 лет без слуха ездил на «Мосфильм» на пробы. Прочел объявление в «Пионерской правде», погладил трусы и с сорока копейками в кармане отправился в Москву. Помню, меня показывали режиссеру, я, конечно, могу ошибаться, но мне сейчас кажется, что это был молодой Андрон Кончаловский. Сижу, он со мной разговаривает, и я по губам (!) стараюсь понять, что он говорит. Тут он меня, видимо, «раскалывает» и вдруг как вскрикнет: «Да ты глухой, что ли?» Я весь вздрогнул до пяток и говорю: «Нет!!! Просто волнуюсь…» Я никогда эту историю никому не рассказывал.

— Говорят, на вступительных экзаменах в театральный кто-то из педагогов, прослушав вас, воскликнул: «Он либо сумасшедший, либо гений!»

— Уточняю: эту фразу произнес не «кто-то», а конкретно художественный руководитель, если еще точнее — мой учитель Всеволод Порфирьевич Остальский. После этого он вытащил из кармана пиджака черную кожаную записную книжечку и занес туда мою фамилию.

— Как думаете, почему он так отреагировал?

— Наверное, когда я читал «Василия Теркина», у меня в глазах такие чертики плясали… Думаю, в итоге я оправдал надежды Всеволода Порфирьевича и закончил вуз на одни «пятерки».

— Педагоги вам не прочили великое будущее?

— Прочили-прочили. (Смеется.) Евгения Николаевна Козырева после дипломного спектакля поцеловала и шепнула на ухо: «Горе ты мое… А люблю и верю!»

«ТРЕБУЕТСЯ ГРУЗЧИК»

ПОСЛЕ ГИТИСа вами заинтересовался великий Товстоногов, из БДТ со дня на день должен был прийти вызов, а вы уехали тоже в Питер, но к мало тогда известному Петру Фоменко. Почему?

— Вообще-то у нас был очень мощный курс — Таня Догилева, Юра Стоянов, Аля Мартьянова (ныне ведущая актриса академического театра в Твери), Валя Виноградова (театр «Балтийский Дом»), и Товстоногов приглашал не одного меня. Но время идет, вызова все нет, я узнаю, что Товстоногов с первым секретарем ленинградского обкома Романовым уехали на День культуры в Финляндию, образовалась пауза. И в эту паузу прилетает телеграмма от Фоменко, которого уже знали в театральных кругах как талантливого режиссера, бунтаря и диссидента, ставящего лучшие в то время спектакли. Фоменко сразу мне предложил главную роль в своем новом спектакле в Театре комедии. Поэтому, ни минуты не раздумывая, я выкрал диплом в отделе кадров и уехал в Ленинград.

— Не пожалели потом об этом?

— Я никогда ни о чем не жалею. У меня однажды возникло сожаление о том, что сегодняшний мой успех оказался такой поздний — мне бы все это пораньше. И тут же сам себя осудил: «Не гневи Бога, Сухоруков! По крайней мере, у тебя все сложилось и состоялось. А то, что все пришло так поздно, так это только по собственной вине — по причине дурацкого характера и праздного, взбалмошного мироощущения». Дело еще в том, что я не был идеологически выдержанным человеком. Мне бы где промолчать, на собраньице сходить, кое-кому подлебезить. А я как-то не умел этого делать, но это уже другая тема…

— Тогда расскажите, за какое «преступление» вас с треском уволили из Театра комедии, да еще с «волчьей» формулировкой «без права устройства в другие театры в течение полугода»?

— Меня уволили за пьянство, хотя я в жизни ни одного спектакля не сорвал. Но руководству надоело, что я пьяный прихожу. Выпивали многие, но я не ходил по кабинетам, может, это мне и не простилось. А потом они злились — как так, надо «чего изволите?», а я не говорил «чего изволите?» и мог ляпнуть правду-матку и трезвый, и пьяный. А раз есть слабая сторона, вот ею и воспользовались. Пошел по другим театрам, не взяли: «У вас репутация пьющего человека». Я подался в грузчики, таскал мешки с сахаром, мыл стаканы в кафетерии… И так два года.

— Это был своеобразный протест или других вариантов просто не было?

— Как я выбирал? Вышел на улицу, поглядел направо — оказался в булочной и стал хлеборезом. Потом переехал на Васильевский остров, вышел, посмотрел налево, написано: «Требуется грузчик». Так я и «жил», потому что все равно жил не этим, а тем, кем сегодня стал артист Сухоруков. Таская мешки, все равно говорил: «Я вернусь!» Разрезая хлеб и булки, бегая к пивному ларьку, все равно твердил себе: «Я остановлюсь, закончу — у меня все будет нормально!» Почему-то верил, хотя долгое время ничего для этого не делал. Ведь, например, пара лет — 86-й и 87-й — для меня были просто никакими, пустыми, я их потерял и забыл. Я тогда работал в театре на Литейном, что-то репетировал, но спектакли до премьеры не доживали, то есть я даже на сцене не появлялся. Плыл, плыл, как льдинка по весне, понятия не имея, куда течение занесет. И в этот момент в моей жизни неожиданно появился Юрий Мамин и главная роль в «Бакенбардах». Лед тронулся…

«НА СЪЕМКАХ «БРАТА» РАБОТАЛИ ПОЧТИ БЕСПЛАТНО»

— ИНТЕРЕСНО, где вас Мамин отыскал?

— Случай. Юрий Мамин сначала хотел Певцова в этой роли снимать, но он работал у Глеба Панфилова и отказался. Потом пригласили Сергея Колтакова, но они не нашли общего языка, в результате второй режиссер Володя Студенников сказал Мамину: «Есть еще один талантливый сумасшедший, но его никто не знает». — «Веди». И он меня привел.

Самое удивительное, что это был период, когда с тем же самым напором и упрямством, с которым я стремился попасть в кинематограф, я «навсегда» сказал себе: «Не хочет он меня любить, и не надо — буду заниматься театром. Честь имею!» И как только я без скрипа закрыл дверь желаниям сниматься, тут же эта дверь подала звук: «Витька! Витька! Иди сюда!»

— Можно сказать, что с этой комедии-фарса началось становление Виктора Сухорукова, каким мы его знаем сегодня?

— Разумеется, Мамин положил начало новому пути и мышлению. Мне понравилось сниматься, и я понял, что у меня это получается. «Бакенбарды» подогрели мои амбиции, подкормили мое самолюбие. Я сказал себе: «Ты пригодился! У тебя может еще все получиться — давай! Но для этого ты должен быть трезвым, собранным, здоровым и — главное — интересным!» Это первое. А во-вторых, если бы не «Бакенбарды», я бы не оказался однажды на «Ленфильме», не познакомился с молодым Алексеем Балабановым и не попал на главную роль в его дебютной картине «Счастливые дни», пройдя тяжелейший отбор.

— У вас было предчувствие невиданного успеха новой балабановской ленты «Брат»?

— Даже не думал об этом! Просто прочитал сценарий и понял, что он грандиозный. Сергей Бодров позвонил: «Витька, поздравляю! Это твой фильм!» Как в воду глядел! Единственное, что мы понимали четко, — фильм будет кассовым. А иначе мы бы почти бесплатно не трудились. Продюсера Сельянова подвели спонсоры, и мы буквально сидели там на копейках, на чистом энтузиазме и на взаимном уважении.

— Когда вы поняли, что состоялись как киноактер?

— После третьей картины, в которой я снялся у Балабанова. Он человек очень сложный, серьезный, ему не угодить просто так, он очень точно понимает, чего хочет. И то, что я был ему нужен, подсказывало мне, что я интересная личность. Ведь раньше, когда Фоменко меня заметил из тысячи и взял, я не оценил этого.

— Вы никогда не рассказываете о своих первых эпизодических ролях в кино. Я имею в виду ленту «С тобой и без тебя»…

— Рассказываю. Я назвал этот фильм первым в своей фильмографии по одной причине — потому что я участвовал. Другое дело, что Нахапетов вырезал меня. Но я же был двое суток в этом павильоне, наблюдал, как начинала сниматься Печерникова, а потом ее заменила Неелова, как все уходили обедать, а молодой Родион Нахапетов в черном пиджачке и красной рубашечке бродил по павильону и, видимо, обдумывал свои дальнейшие шаги. Я не называю другие фильмы, где пробовался, но участвовать не повезло. Такие, как «Звонят, откройте дверь!» Александра Митты, или «Молодые». Кстати, совсем недавно, на одном из фестивалей, Митта вспомнил во мне мальчишку в штанишках с заплатками и признался: «Мы ведь хотели тебя снимать. Но директор меня отговорил: мол, на фига нам этот мальчишка из Орехова-Зуева?! Придется же машину гонять — два часа туда, два обратно. Нужна тебе эта головная боль?» И добавил: «Я счастлив, я горд, что тогда в тебе не ошибся!» А самый первый фильм, где мое лицо показали на экране, был фильм «Ювелирное дело» (1983 год), в котором я сыграл бандита. Но все равно свой отсчет веду с «Бакенбардов».

— Говорят, Владимир Бортко, снимая вас в одной из серий «Бандитского Петербурга», сокрушался, что не знал Сухорукова, когда искал по всей стране Шарикова в картину «Собачье сердце».

— Он мне об этом сказал на озвучании. А я ответил, что был в это время совсем рядом — играл в театре массовку и числился в картотеке «Ленфильма».

— Сыграли бы?

— Я бы сыграл, и сыграл бы не лучше, не хуже, но по-другому. Толоконников сделал Шарикова «барбосом», а я сыграл бы его полубарбосом-полушавкой. Этакую гниду в ботах, человека подленького и любящего танцевальный кружок, но в семейных трусах. (Смеется.)

«САМ СЕБЕ ВРУЧИЛ «ОСКАРА»

— В своих интервью вы умело избегаете тем личной жизни. Известно только, что никогда женаты не были, бездетны, в скандалах по поводу увода чужих жен, а также в служебных романах не замечены. И при этом…

— И при этом во многих «писаниях» обо мне вы наверняка прочтете такое, от чего волосы встают дыбом. Мне приписывают многие пороки, грехи и связи. Отвечаю: не то чтобы я чего-то избегаю. Когда юноша приходит со свидания с девушкой, он порой и матери не говорит, что целовался. А вы хотите, чтобы я публично рассказывал о самом сокровенном, потому что любовь — это, извините, жуткая животная привязанность, это гипертрофированное внимание, оголенные нервы, это чувства, ошибки, страдания. Почему я об этом должен разговаривать с обществом? Или зачем я буду называть ее имя, фамилию, рост, цвет волос и место работы?! Это неправильно, есть вещи интимные, которые должны принадлежать только тебе и никому больше. Мне на это говорят: «Такова публичная жизнь! Людям интересно знать». Но, друзья мои! Я же не залезаю к вам в кладовку, не подсматриваю, как вы экспериментируете над собой и близкими.

— Давайте поговорим на более приятную тему — о вашей популярности. Было дело, что оленеводы попросили вас оставить автограф на рогах оленя?

— Не только на рогах… Бывало, и на руках, и на сиденье велосипеда, и на купюрах, паспортах, военных билетах, удостоверениях личности, санитарных книжках. Один парень попросил на дипломе расписаться. Извините, и женщины попадались, которые целовали мне руки, и мужчины. Я получаю письма с признаниями в любви, предложениями руки и сердца и даже помощи… Но честно могу сказать: у меня от чрезмерного внимания голова кругом не идет. Я ведь вовнутрь себя умею смотреть, бывает и такое, что сам себе говорю: «Ну и урод ты, Сухоруков!» Хотя, признаюсь, бывает наоборот — хочется кричать: «Ай да Витька! Ай да сукин сын!» Вы не поверите, когда я в Лос-Анджелесе был весной, пришел на бульвар «звездный», где «Оскара» вручают. Зашел в один из множества сувенирных магазинов, а там рядами, сотнями любых размеров стоят «Оскары». Я выбрал статуэтку в натуральную величину, выгравировал «Best actor Viktor Sukhorukov» и вручил ее себе за 35 долларов. Так что я оскароносец… (Смеется.) Теперь стоит у меня дома вместе со всеми наградами российской киноимперии.

— За какой фильм поклонники чаще всего благодарят?

— Конечно, за «Братьев»…

— А у бандитов «брат» Сухоруков в авторитете?

— Уважают. Братки порой тормозят на «мерседесах», предлагают подвезти или приглашают в рестораны, норовят угостить пивом, говорят мне добрые слова. Я же и по тюрьмам езжу. Недавно в Самаре в колонии строгого режима выступил. Там очень интересно. Как правило, я рассказываю заключенным о своей жизни по принципу: у каждого жизнь одна и надо себя любить в ней. И обществу ты нужен сильный, здоровый и, как ни странно, с видимостью счастья. Несчастные и сломленные люди никому не нужны.

- А что случилось на съемках картины «Про уродов и людей», когда вас увезли в психиатрическую клинику?

— Не в клинику, а в Институт мозга имени Бехтерева — знаменитую Бехтеревку, отделение наркологии. Запил. Причина — мои рабочие дела, профессиональная кухня. Ведь интерес вызывает обаятельный персонаж, а мне, чтобы наделить его обаянием, надо своего героя сначала полюбить. Персонаж порноторговца Виктора Ивановича (видите, даже имя и отчество мои!) настолько был мне ненавистен, его стоячие воротнички душили меня так, что я задыхался.

Он не давал мне покоя, оставлял без сна. В результате я в какой-то момент купил бутылку водки, перелил ее в коробку из-под кефира и наливал себе понемножку в стаканчик пластмассовый, чтобы все думали, что я пью кефир. Однажды, напившись, стал мешать «кефир» чайной ложечкой. А Сережка Маковецкий говорит: «Чего это ты там мешаешь?» Говорю, мол, чай. Он глянул, а там водка. И меня разоблачили. Продюсер тут же отправил в Бехтеревку, там меня прокапали, кололи какой-то мимозой или магнезией и каждый день возили сниматься. Это был 1998 год.

— А я-то было подумал, что вы с 80-х в абсолютной завязке!

— Ну да! Бывали срывы, бывали. Я же живой человек и не живу ровно и прямо. У меня все время то взлет, то посадка. Но зато я себе никогда ничего такого не позволяю, например на кинофестивалях. Москва вообще меня не знает пьяного. Я завязал на «Брате-2». После съемок на Новый год напился, и это было мое последнее гульбище. Главное, что я сейчас сижу перед вами со светлыми глазами.

«ЗВАЛИ В ГОЛЛИВУД. ОТКАЗАЛСЯ»

— В ОДНОМ из интервью вы сказали, что если бы вас пригласили в Голливуд, вы не успели бы сойти с трапа самолета, как конкуренты отравили бы мышьяком…

— Это было сказано с известной долей иронии… И отравили бы! Когда мне показали огромные тома каталогов актеров, желающих сниматься в Голливуде, я был поражен. Там каждый лист — биография, судьба, лицо, и таких там сотни тысяч… А у меня Россия — как две или три Америки по своей территории. Мне бы успеть по ней пролететь на крыльях своего таланта…

— Тем не менее вас звали сняться в 20-й серии «Бондиады», но в итоге вы отказались. Почему?

— Три года назад мне позвонили из московского филиала международного кастинг-центра и сказали, что меня разыскивает новозеландский режиссер Ли Томахори, который запускался в Голливуде с очередным «Джеймсом Бондом» с Пирсом Броснаном в главной роли. Оказалось, что он меня знал по картинам Алексея Балабанова, высоко оценил мою работу и хотел предложить роль русского «черного гения» изобретателя Владимира. Когда мы разговаривали с Ли Томахори по телефону и я признался, что языка не знаю, он ответил, мол, это дело поправимое. «Раз так, — говорю, — имейте в виду, Броснану там делать нечего будет — я его переиграю!» Он посмеялся: «Я этому буду только рад».

— Денег много предложили?

— Сумму не называли, но потом мне сказали, что якобы на моего героя в смету было заложено 250 тысяч долларов за два месяца съемок… Я сразу предупредил, что нужно согласовать сроки, так как у меня есть другие контракты и обязательства. Мы договорились, что с 10 марта по 9 мая я буду в окрестностях Лондона. И вдруг звонок: «Вы должны быть в Англии не 10 марта, а 24 февраля». А у меня как раз на эти же дни были намечены спектакли с Олегом Меньшиковым в его антрепризе «Игроки» и съемки в фильме «Золотой век».

Я подумал и решил: «От добра добра не ищут. Там «кот в мешке», а тут все понятно». И я сказал: «Вы там работаете, мы здесь. Я же не папуас под пальмой, и банан мне в рот не падает». И отказался. Наверное, я заработал бы много денег, но для меня они не главное. Предать коллег ради заработка преступно и грешно.

Потом я узнал, что Томахори пригласил на эту роль российского актера Горевого, как говорят, безупречно владеющего английским. После премьеры Горевой рассказывал, что режиссер требовал от него ломаного английского языка, а он его убедил, что гениальный изобретатель не может не знать языка. На что я ухмыльнулся тайно и подумал: «А Томахори был прав! Вот именно: изобретая атомную бомбу, он ни фига не понимает в деревянных счетах!»

— Одни про вас говорят, что вы аскет, другие называют «тайным миллионером». А некоторые коллеги — «штрейкбрехером», за то, что, соглашаясь сниматься за «бесценок», вы сбиваете им цены. В чем из перечисленного есть доля правды?

— Правда то, что веду аскетический образ жизни — у меня нет лишних вещей: я их терпеть не могу — только пыль собирают! Все остальное — бред. Если бы был миллионером, я бы, скорее всего, снял кино. Клянусь вам! Не такой уж я дурак, чтобы сидеть на мешке с деньгами, ожидая очередного дефолта. А раз кино не запустил, значит, нет у меня этих миллионов. Но сразу хочу предупредить: живу хорошо и на фоне своих земляков из города Орехово-Зуева я, конечно, богатый человек. У меня двадцать брюк висят в шкафу, двадцать пар туфель, много рубашек — я очень люблю рубашки. Иногда смотрю на свой гардероб и думаю: «У меня же за всю жизнь столько не было!»

У меня двухкомнатная квартира в сталинском доме в центре Москвы. И мне этого достаточно. Нет ни хрусталей, ни золота, ни сберкнижек — я к этому равнодушен. Автомобили мне противопоказаны — у меня автофобия. И то, что я «сбиваю цену», — тоже неправда. Я знаю свою цену, моя ставка достаточна для того, чтобы уважать себя, но она не настолько высока, чтобы меня режиссеры боялись. Все дело в том, что для меня главное — желание работать. Если мне роль нравится, я пойду на все условия, чтобы ее сыграть, потому что знаю — завтра этой роли не будет.

— Если бы все-таки заработали кучу денег и решили заниматься бизнесом, то каким?

— Да Господь с вами! Мне это категорически противопоказано, потому что я мгновенно разорюсь, меня убьют или посадят в тюрьму. А ни того ни другого я не хочу. Я не умею считать деньги, я транжира. Бизнес — это наука, а у меня по математике всегда была «двойка».

«ОБЪЯВИЛ ВОЙНУ ЯЗВЕ»

— ВЫ ГОВОРИТЕ: «Я человек слабый, потому что сильный». Это как понимать?

— В признании того, что я слабый, уже есть сила. Я как пить-то бросил? Я себе сказал: «Сухоруков, ты больной человек!» А признание своих ошибок — это и есть сила. Нелегко делать самому себе заявления, ставить ультиматумы, выписывать рецепты…

— А в чем был самый главный рецепт?

— Любовь к жизни. Я же не закодированный, не зашитый, не загипнотизированный, не захимиченный. Я — законченный. (Смеется.)

— Можете перечислить все одержанные вами победы? Например, я слышал, что вы самостоятельно вылечили язву…

— Я узнал, что у меня язва желудка, в 37 лет. Без сентиментальности скажу, что у меня очень много окружающих вещей одушевлено. И так же язва… Я вдруг представил ее некой сволочью, тварью, которая решила меня изничтожить изнутри. Я словно видел ее глаза, губы, прическу… Сейчас скажете: совсем с ума сошел Сухоруков! Но так и было — она была для меня живым существом, сидящим в моем желудке. И я объявил ей войну и бился насмерть.

Испытал на себе блокадную диету — около двух недель вместо еды пил только геркулесовый «клейстер». Когда понял, что лучшие друзья язвы — никотин, кофе и мороженое, навсегда бросил курить и забыл о кофе с мороженым и что такое жареная картошка. Я похудел так, что на меня было страшно смотреть. А несколько лет спустя пошел на очередную гастроскопию, врач посмотрел и говорит: «А где ваша язва?» Я понял, что победил. Вот видите, сколько всяких войн существует в судьбе человека.

— У вас простои бывают?

— Бывают. Вот в прошлом году полгода был в простое. Правда, это если не считать спектаклей, в которых я играю, встреч с журналистами, зрителями, просмотров фильмов. Смотреть кино — это тоже время, выйти на улицу — это тоже бег. Бывает, хочется пройтись, погулять. И ничегонеделание — это тоже стук сердца. Я люблю просто сидеть и ничего не делать.

— Какой Виктор Сухоруков в быту?

— То, что из меня сделали бритоголового дядьку, мне настолько несвойственно! Я человек веселый, нежный, добрый, коммуникабельный. Я крови-то не люблю, не драчун и уж тем более не убийца. Я не изобретатель, не инженер, но в быту очень подвижный человек. Дружу с инструментами, могу красить, делать ремонт, фантазировать у плиты. Я в этом отношении очень самостоятельный и самодостаточный. Меня многому и жизнь научила, и бедность, и армия. Что касается каких-то неактерских увлечений, то, конечно, это огород и дача. Все, что сажаю, у меня приживается, родится и растет, несмотря ни на что. Если бы было возможно, я бы все свободное время проводил там. А еще я в быту задумчивый, ранимый, глубокий, поэтическая натура. И крепко-накрепко помнящий истину: как ты видишь мир, так и мир видит тебя.

— А какое для вас было самое страшное испытание — славой или нищетой?

— Одиночеством. Только неумные, недальновидные, бездарные люди могут чокнуться от славы, денег. А от одиночества можно. Это когда ты живешь, а тебя как бы нет. Ты стоишь, а не видят. Ты кричишь, а никто на тебя внимания не обращает. Одновременно тебя предают, тебя презирают. Это очень тяжело пережить. Были близкие, были родные люди, которые меня бы пригрели и в обиду не дали. Но я им об этом не говорил, я им врал, что у меня все хорошо. А потом, когда стоишь на «дне» и кричишь наверх, то боишься собственного эха. Понимаете, в чем дело? Поэтому и не кричишь…

— Виктор Иванович, недавно вам «стукнуло» 55. Чего не хватает для полного счастья?

— А я счастлив! По крайней мере, в своем понимании счастья. У меня нет никаких «недо». Мне сегодня всего хватает — и славы, и денег, и любимой работы. А хватает мне потому, что я неизбалованный человек. И хочу остаться неизбалованным. А по поводу круглой даты я вспомнил мультфильм про двоечника и лентяя Петю Синичкина. Там есть эпизод, где по озеру плавают лебеди — черные лебеди были «двойки», красные — «пятерки». Поэтому я свои 55 назвал не юбилеем, а сказал: «Это мои «гуси»… Отсюда и мечта — пусть эта циферка остановится, уж больно она мне нравится. А движение мое пусть продолжается, счетчик-спидометр крутится-вертится. Много ли я прошу? Быть нужным — больше мне не о чем мечтать.