– В предисловии к вашей книге "На службе у смерти" говорится, что она переведена с французского. Но, как я понял, она была написана на английском.

– Да, книга первоначально была написана на английском и представляла собой научное исследование. Знакомый французский издатель предложил подготовить ее для печати на французском языке, но придать ей более популярную форму. Я долго противилась идее перевода.

Честно говоря, мне просто не хотелось влезать в эту тему вторично. Но когда я вернулась из Франции в Америку, случилась Бесланская трагедия. Мне казалось, что я уже повидала все. Я жила в Израиле во время интифады, видела бомбистов-смертников, читала уникальные документы. Но Беслан меня потряс. Я написала письмо своей подруге-осетинке, жившей в Москве, чтобы выяснить, все ли у нее в порядке. У нее во Владикавказе оставались родные.

Она ответила письмом, которое я привела в начале своей книги. Вскоре ко мне пошел поток имейлов от людей, которые три дня стояли у школы и первыми вошли в нее. Я получила страничку дневника врача, который видел тела детей со следами пыток и насилия. И тут снова появился мой французский издатель с вопросом: "Ну а теперь ты готова вернуться к этой теме?"

– Эта работа не угнетает вас психологически?

– Я начала заниматься историей террора в середине 80-х годов, когда еще близко не было того кошмара, который творится в наши дни. Тема моих первых статей, кажется, никого особенно и не интересовала. Я сама, занимаясь этим вопросом, не могла предвидеть ни интифады в Израиле, ни 11 сентября у нас, ни Беслана. На моих глазах между прошлым и настоящим возникла прямая связь. Когда случился Беслан, я писала, не видя, что пишу. Плакала не переставая.

– Возможно, ваша работа является выходом для негативной энергии, неизбежно возникающей, когда до нас доходит известие об очередном теракте, очередных жертвах.

– Возможно. Других выходов этим чувствам я действительно не знаю. Дома дети смеются надо мной из-за неспособности прикрикнуть на них, не говоря уже о том, чтобы заставить их что-то сделать.

То же и в моих отношениях со студентами. Как я ни грожусь не принимать работы, написанные с опозданием, все равно потом принимаю.

– В вашей книге вы опровергаете распространенное мнение о том, что склонность к террору заложена в мусульманском мировоззрении. Как к вашей позиции относятся в Израиле?

– В Израиле просто открывают рот от изумления. Сперва от самой постановки вопроса, затем, когда узнают, что террористы-самоубийцы были 100 лет назад в России и так же для терактов использовали детей и женщин.

Обидно, когда люди, не знающие истории, выхватывают меч и заявляют, что вот сейчас мы покончим с радикальным исламом, и воцарятся мир и спокойствие.

– В России с террором, начатым радикальными элементами, покончили тоже террором, когда эти элементы пришли к власти. Чего нам ожидать от Ближнего Востока?

– Знаете, как говорят: революция пожирает собственных детей. Так было в России. Что происходит на Ближнем Востоке? То, что происходит во многих странах мусульманского мира на психосоциальном уровне, называется исторической дислокацией. В индивидуальной психологии это назвали бы неврозом. С одной стороны, эти люди должны жить в привычном общественном укладе; с другой стороны, модернизация общества требует адаптации к новым условиям. Я, кстати, такое видела и в российских деревнях – заходишь в избу, а там под столом с компьютером поросенок бегает. Человека раздирают противоречия.

Я предполагаю, что мусульманский мир просто переболеет этим. Те, кого сегодня используют экстремисты, научатся жить со своей только начавшей зарождаться индивидуальностью. Террор должен уйти с этим историческим сломом.

История знает такие переломные моменты. Нацизм уничтожил себя. Коммунизм тоже уничтожил себя сам. Сейчас мы имеем дело с терроризмом. Мы постоянно сталкиваемся примерно с одним и тем же явлением.

– Как вы относитесь к доктрине неоконсерваторов об экспорте демократии в страны мусульманского мира?

– Как историк, я вам скажу, что мир так тонко организован, что силой ничего не добьешься. Я против всего резко внедряемого.

– Иными словами, транслировать на Ирак западную популярную музыку целесообразней, чем бомбить тамошних террористов?

– Я не уверена, что одна музыка поможет делу. Несколько лет назад я была в Вифлееме. Праздновалось католическое Рождество, но ощущение было такое, словно ты попал в преисподнюю. На руинах разрушенного города арабы скакали вокруг мангалов под арабскую попсу.

Общий вид – жуткий. То есть одна музыка не поможет. Их попсу от нашей отличает только язык. Проблема в другом. Их общество пребывает в таком смятении, в таком, если так можно выразиться, раздрыге, что лучше всего вообще ничего не делать.

– То есть дать им возможность совершать террористические акции против Израиля?

– Нет. Реакция на теракты должна быть совершенно адекватной. И я убеждена, что ничего, кроме адекватных и резких действий, не поможет. Арабский менталитет таков: если вы нам не отвечаете, значит вы нас боитесь. Когда мы проецируем на них свое представление о мирном сосуществовании, то это, как ни парадоксально, идет вразрез с нашей политкорректностью. Ведь мы лишаем их собственной культуры. Недавно я услышала от своего израильского приятеля, что палестинский подход к проблеме владения землей в корне отличается от еврейского.

Евреи знают, что эта земля им заповедана Богом. Арабский подход такой: это наша земля, потому что на этой земле пас скот или поливал свои оливы мой отец и его отец, и эта земля будет оставаться моей, пока у меня ее не отберут. Подтверждением этому может служить история длительного арабского присутствия в Испании, откуда их затем благополучно вытеснили.

– В вашей книге есть тема "поэзии смерти", которая в начале ХХ века, будучи отраженной в тогдашнем декадентском искусстве, увлекала многих молодых россиян. Аналогичная тема присутствует в западном искусстве и сегодня, при этом масса молодых людей на Западе также не находит себе применения, чувствует себя оторванной от ценностей родителей, общества в целом. Однако мы не видим массового увлечения террором среди молодых американцев.

– Массового увлечения террором не видим, но об отдельных случаях знаем. Дело в том, что на Западе не происходит того радикального слома культуры, какой произошел в России на рубеже ХХ века. Тогда человек, вырванный из привычного общинного патриархального уклада, оказывался перед необходимостью жить и принимать решения на индивидуальном уровне, не являясь при этом сложившейся индивидуальностью. Я проведу такую параллель: представьте себе папуаса, которого выдергивают с его острова и бросают на улице в сегодняшнем Нью-Йорке. От ощущения своей полной неадекватности среде он просто сойдет с ума. И возникшее у него чувство собственной неполноценности будет очень легко перенаправить на какого-нибудь внешнего врага. Такого человека проще всего убедить в том, что он жертва, скажем, классового неравенства, и привлечь к классовой борьбе. Легче всего превратить чувство собственной ненужности в агрессивность и рационализировать ее.

– Невзирая на нашу политическую корректность, мы осознаем, что опасность исходит от совершенно определенных групп населения. Как же вести себя по отношению к ним?

– Прежде всего не бояться. Когда человек боится, он часто оправдывает свой страх перед террористами какими-то логическими, психологическими и интеллектуальными мотивами. Проще говоря, придумывает себе всякие "отмазки". Он успокаивает себя: "Они ничего не имеют против нас. Это вообще все из-за других и направлено против других. У них свои отношения, а у нас могут быть свои отношения. И они могут быть хорошими". Но если мы будем бояться, то мы будем строить свои отношения не с реальной угрозой, с которой надо найти способ бороться или сосуществовать, а с искаженной реальностью. И тогда мы проиграем. Как это было в случае с Гитлером. Все знают, что история повторяется, но давайте зададим себе вопрос: а почему она повторяется? Мы должны, наконец, задать себе этот вопрос: что мы делаем, из-за чего она повторяется. Для этого надо перестать бояться.

– Мне кажется, что нынешняя позиция Европы по отношению к террористам именно такая: это не наш конфликт, он нас не касается. А на самом деле за этим стоит страх обидеть террористов и стать их жертвой.

– То, что происходит в Европе, просто удручает. Я недавно ехала в парижском метро, и в вагон зашла группа смуглокожих ребят, типа наших "люберецких". На пассажиров-французов было страшно смотреть. Их лица, кажется, говорили: мы будем вас любить, только не бейте нас! Это – ошибка. Того, кто боится, бьют.