– Ирина, перед разговором с вами я заглянул в Интернет и нашел там «неофициальный сайт Ирины Алферовой» и «антисайт Ирины Алферовой». Вы знаете о их существовании?

– Слышала, но не видела. Я не интернетный человек. Мне неинтересно читать на экране. Когда муж предлагает прочесть какую-нибудь новость в компьютере, я ему говорю: «Лучше принеси мне газету!»

– Приятно видеть живого читателя газет…

– Я вообще люблю читать. И регулярно покупаю прессу. Даже вчерашнюю. Ничего, что она несвежая, все равно я предвкушаю, как встану утром и открою газету. Газеты еще хоть как-то отвечают за свои слова. А на этих сайтах такое понаписано. Мне зачитывали какие-то интервью, которых я никогда не давала…

– Вот как?

– Честное слово. Они сами задают вопросы и сами на них отвечают, используя и перевирая какие-то факты моей жизни. Все где-то около и совершенно не мое. Один петербургский репортер лет десять назад действительно взял у меня интервью, и с тех пор перепечатывает его с разными вариациями и какой-то отсебятиной. Услышит что-то обо мне, вставляет и печатает. Дважды я звонила редакторам этих интернет-изданий. Один из них даже нашел сотрудника, сочинившего интервью, и тот признался ему, что да, выдумал.

– Вижу у вас на столе наш выпуск «Театральных Новых Известий» со Збруевым на обложке...

– Я рада, что он все такой же. Востребованный, всеми любимый.

– К другим судьба была не столь благосклонна?

– Наше актерское поколение попало в такую историческую переделку, что я даже не знаю, с чем это можно сравнить. Половина не выдержала перестройки и ушла из профессии – в основном в никуда. И дело не в отсутствии таланта. Я знаю замечательных актеров, которые не нашли себе места в новой ситуации. Кто умер, кто ударился в религию, кто занялся неизвестно чем. Актеров моих лет практически не осталось. Все, кто есть – наперечет. Мне почти не с кем играть. Хорошо, что сама востребована.

– Интересно было бы посмотреть на ваш график…

– Да вот он. Кружочки – это выездные спектакли. Галочки – здесь, в театре. Как видите, почти каждый день занят. А до выездных спектаклей надо еще добраться – это же неблизко. Вот Владивосток, вот Сахалин… Я не жалуюсь, но ведь со стороны многим кажется, что это легкий хлеб – тут поплясала, вспорхнула, перелетела, там поплясала…

– А как же. Гребут, говорят, деньги граблями…

– Какие деньги? У нас ни за что платить не любят. Если я много зарабатываю, то потому, что много работаю. Никогда не считаю чужие деньги и не люблю, когда кто-то их считает. Потому что, когда человек начинает зарабатывать, тут же появляется, на что тратить. Вокруг каждого есть множество людей, которым надо помогать, и так далее. Тут никаких денег не хватит. Если бы я могла сыграть в каком-то дорогом спектакле, получить приличные деньги за фотосессию в глянцевом журнале или за съемку на телевидении, я бы могла хоть немного продохнуть, но у нас же все бесплатно. А ведь это труд. Столько раз переодеться, столько времени убить на то, чтобы добраться до студии. На Западе существует установка – за труд надо платить. Я не набиваюсь к ним на обложку, не прошусь в телепередачу – это они ко мне обращаются, потому что им нужно мое лицо. А эти приглашения на светские мероприятия? Вот, пожалуйста: Шарль Азнавур просит пожаловать на его прием в отель «Парк Хайятт». Представляете, как там люди будут одеты? А мне в чем идти? Не в платье же, которому в обед сто лет! Никто ведь не поверит, что у меня нет денег на дорогое платье, скажут, что у меня нет вкуса.

- Некоторые известные актеры зарабатывают, снимаясь в рекламе и в мыльных сериалах. Выйдешь на улицу – а тебя Гоша Куценко и Федор Бондарчук пугают страшными словами «ОСАГО» и «КАСКО».

– Я никого не осуждаю, но для меня это неприемлемо. Таким путем я зарабатывать не буду. И на роль, которая мне не по душе, никогда не соглашусь. Я не снимаюсь в сериалах, где мне предлагают бесконечные роли мам, потому что это не по мне. Я выбираю роль, как в космос лечу. Чтобы это была моя тема, чтобы мне было комфортно и чтобы было что сказать. Если есть какая-то мерзость в характере, я его играть не соглашусь. Лучше выберу сама и сделаю антрепризу.

– Насколько я понимаю, возрождение антрепризы в послесоветское время очень помогло театральным актерам?

– Еще бы! Меня антреприза просто спасла! В театре что – ну, пара ролей, и все. Режиссеры выбирают то, что интересно им, а если мне это не интересно?! В другой театр не уйти, живи как крепостная, играй что дают. Но я всегда отказывалась от неинтересных предложений. Когда Захаров в «Ленкоме» предлагал мне роль, то сразу говорил: «Только вы не отказывайтесь». Я читала и говорила: «Марк Анатольевич, этого я играть не хочу». – «Вот, никогда с вами не договоришься!». Так я и сидела на бобах. Слава богу, что кино не обделяло вниманием.

– Я знаю, что вы были недовольны своей судьбой в «Ленкоме».

– Дело прошлое, что там ворошить. Скажу так: актер должен расти на хороших ролях, а мне их не хватало.

– Что именно может вас не устроить в роли?

– Вульгарность, например. Не буду я ни матом ругаться, ни обезьяну изображать. Или вот – предложили мне недавно сыграть в одной пьесе. Отлично написано. Но о чем? Разрушенная дача, разрушенные люди, разрушенная жизнь. Никто ничего не может.

– Так это же «Вишневый сад» в современном толковании!

– Да, но чеховские герои еще на многое способны, а эти – ни на что. Совершенно беспомощные. В начале 90-х это бы еще куда ни шло, но сейчас-то в стране другая ситуация. Сейчас время мочь, а не говорить о том, что никто ничего не может.

– Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну землю. Является ли для актрисы такой точкой партнер?

– Конечно. Партнер дает возможность сыграть главное чувство – любовь. Но для этого он должен вызывать драйв. Быть мужчиной, а не мужиком. Терпеть не могу плебейства…

– А любовь к женщине вы могли бы сыграть? – У меня не было такого опыта, но почему бы и нет? Я бы попыталась это понять. Это могло бы быть красиво, не так, как между мужчинами…

– Я вижу, вы идеалистка…

– Да, и сама не понимаю откуда. Ведь никаких предпосылок к этому не было. Меня никто этому не учил – ни мама, ни папа. Им было не до меня. Нашим родителям вообще было не до нас – они вкалывали, им надо было выживать. Я росла во дворе, видела, как ведут себя мои сверстники и сверстницы, видела все эти поцелуи и обжимания, но мне никогда не хотелось быть такой же, как они. Я мечтала о чем-то более высоком. О любви, а не о том, чтобы просто иметь мальчика. Будто кто-то оберегал меня от житейской грязи. Помню, меня в школе со значением спросили: «А что это у тебя за синее пятно на шее?» Я говорю: «Чернила, наверно». – «А, ну понятно…» Я даже не догадалась, на что они намекали.

– И театр, по-вашему, должен показывать идеализированную жизнь?

– Да, для того он и существует. Ведь в каждом человеке, даже в самом циничном, спрятаны идеализм и романтизм. Я это не просто так говорю, я это видела много раз! Когда играла «Женщину в белом», как в нее влюблялись! Я играла мечту, но такую, что никто не видит, что это мечта, потому что перед ними на сцене реальная женщина. А в зале – современные мужики с золотыми цепями и толстенными перстнями на пальцах. Вы себе не представляете, что с ними творилось! С ума сходили! На все были готовы! Вот это и есть то, чем должен быть театр.

– Когда вы играете вместе с Абдуловым, вам помогает или мешает ваше прошлое?

– Ни то, ни другое. Просто я очень его люблю как актера, и мне с ним на сцене всегда интересно.

– А в жизни из вас могут полететь искры?

– Для этого меня надо очень задеть. Я не люблю распущенности и несдержанности в других и не позволяю себе. Звездной болезни у меня нет. Но если по отношению ко мне кто-то допустит бесчестный поступок, я могу очень жестко ответить. Один раз такое было. Человек меня оскорбил, и я заставила его извиниться перед всем театром. А вообще я вам скажу так: у актрисы есть столько возможностей разряжаться на сцене, что в жизни это совершенно не обязательно.

– Вы долго помните обиды?

– Помню, может, и долго, но плохо думать о человеке могу минут пять, не больше, потому что начинаю понимать, что он так поступил по слабости, а слабых мне жалко.

– Вы давно считаетесь одной из самых красивых женщин страны, но такое впечатление, что это мешало вашей актерской карьере…

– Может быть, но для меня это не важно. Я не для того пошла учиться в ГИТИС, чтобы блистать красотой или делать ослепительную карьеру. Никогда не была амбициозной. Просто хотела быть актрисой, готова была выучиться и ехать в Урюпинск работать на маленькой сцене. Про кино вообще не думала ни до училища, ни во время учебы. Кино казалось чем-то несерьезным, легковесным, мимолетным. Я не хотела сниматься в роли Даши в «Хождении по мукам». Я никогда не слушала то, что мне говорили о моей якобы неземной красоте. Я отбрыкивалась от всего этого. Мне нужны были серьезные роли и серьезное отношение. Я не куколка и никогда ею не была. Когда мне в институте говорили: «Наша Мэрилин», меня просто передергивало.

– Вы не любите Мэрилин Монро?

– Напротив, я ею восхищаюсь. У меня даже есть такое понятие: «синдром Мэрилин» – сначала делать, а потом думать. Это очень женственно. И многие неблаговидные поступки своих героинь я оправдываю непосредственностью.

– Тогда чем же вам не нравилось сравнение с Монро?

– Тем, как оно произносилось, и тем, что в него вкладывалось. В этом была зависть и недоброжелательность. Как-то я прочла воспоминания Артура Миллера о том, как он познакомился с Мэрилин. Это было на приеме. Когда она вошла, он всей кожей ощутил волну зависти и ненависти, которая пошла от собравшейся публики. Мне это очень понятно – она была конкуренткой для всех.

- Вы, наверно, особенно ощутили это, когда вышли замуж за Абдулова? О нем, поди, сотни тысяч девушек мечтали, а вы им дорогу перешли?

– Я бы не сказала, что сильно это чувствовала. Про женщин лучше спросить у него. Я-то замечала скорее то, как завидуют ему мужчины.

– И все же слово «куколка» мне кажется комплиментом. Не «кукла» же…

– Нет, это было оскорбительно, потому что неверно по существу. Надеюсь, сейчас это вполне очевидно. Внешне я давно не куколка, но, как вы знаете, до сих пор числюсь в рейтингах. Если бы люди ценили только губки да глазки, они бы только молодых выбирали. Кукольная красота заканчивается очень быстро, и если у человека нет внутреннего мира, смотреть на это не хочется…

– «Нет ничего страшнее бывшей красавицы?» А кстати, как вы относитесь к моде на омоложение?

– В принципе в этом нет ничего плохого. Но, к сожалению, я не вижу хороших результатов. Только вчера открыла глянцевый журнал и наткнулась на целый фоторазворот с какой-то там светской тусовки, как сейчас говорят. И восемь женщин на одно лицо – видно, что только что от хирурга…

– Да, само выражение «подтянутая женщина» нынче приобрело новый смысл…

– Если омолаживаться ценой потери лица, то я против. Конечно, иногда смотришь на себя в зеркало и в сердцах говоришь: «Завтра же пойду и сделаю себе операцию!» К счастью, у меня есть муж, которому я дорога такой, какая я есть. А когда я слышу от женщин, что это мужья послали их на операционный стол, то начинаю подозревать, что любви здесь нет, а есть что-то другое.

– Вы назначили мне встречу за полтора часа до спектакля. А за сколько времени до начала вы приходите обычно?d

– Где-то за час.

– Вам нужно настроиться?

– Просто войти в театр и стряхнуть с себя быт. Хотя некоторые актеры любят примчаться в последний момент и с пылу с жару выйти на сцену. Для них в этом особый драйв. Для меня – нет. Мне нужно посидеть, подумать, с чем я сегодня выйду на сцену. Иногда самой интересно – с чем? Как закричу – такая и будет героиня. Закричу смешно – будет одна, закричу страшно – другая. А какая будет публика? На что будет реагировать? Молодые больше отзываются на текст. Услышат реплику – и смеются. А те, кто постарше, у кого жизненный опыт есть – те больше на психологические тонкости откликаются. Сейчас вот вы будете сидеть и смотреть критическим взором на наши с Филозовым усилия. Каждый раз что-то другое. Это – жизнь и это – театр.