Каждый раз, бывая в Будапеште, прихожу сюда, на гору Геллерт. Внизу – медленный и в солнечную погоду ослепительно голубой Дунай. Напротив, на том берегу, расходящиеся лучами торжественные пештские проспекты. И словно зависший в воздухе мост Эржебет, названный в честь обожаемой венграми королевы Сиси…

А сзади – захватывающий дух белоснежный монумент Свободы: женщина с оливковой ветвью в руках. Еще совсем недавно у его подножья стояла бронзовая фигура советского воина, да и назывался он по-другому – монумент Освобождения. В память о 180 тысячах советских солдат, погибших на территории этой страны, в том числе – тех морпехах, которые с помощью альпинистского снаряжения поднялись по отвесным склонам Геллерта и в рукопашном бою выбили оттуда эсэсовцев.

Однокоренные слова, однако, как разнятся по сути. Нет сомнения, что настоящую свободу Венгрия, как и другие страны «соцсодружества», получила только после того, как рухнул тоталитарный режим и ей удалось вырваться из железных объятий «старшего брата». Но при чем тут освобождение от фашизма? И чем провинился перед венграми бронзовый солдат, которого в начале 90-х сослали в Парк монументов – аналог нашей скульптурной «свалки» у ЦДХ?

Собственно, именно тогда, а отнюдь не нынешней весной на таллиннской площади Тыннисмяги, началась борьба с памятниками советским воинам, с их останками, с именами, запечатленными в названиях улиц. Борьба вроде бы с символами ненавистной эпохи, а на самом деле – с памятью о самой страшной из войн в истории человечества. В том же Будапеште был снесен памятник расстрелянным немцами парламентерам Остапенко и Штеймицу, в Праге – свержен с пьедестала Т-34 и выкрашен в обидный розовый цвет, в Риге попытались взорвать монумент Победы. В Болгарии посягнули даже на знаменитого «Алешу», правда, его все-таки удалось отстоять.

В те же годы был перезахоронен прах десятков тысяч советских солдат и офицеров. В принципе, в самом этом действе нет ничего ни противоправного, ни негуманного. Ведь не секрет, что после боев погибших зачастую хоронили по обочинам дорог, в городских сквериках, а то и просто на площадях. Так что, возможно, и стоило упокоить их останки в более достойных местах. Тем более что европейские кладбища, в том числе и воинские, традиционно содержатся в образцовом состоянии. К примеру, то же Ольшанское в чешской столице, где похоронены и русские эмигранты первой волны, и сотни советских воинов, и, между прочим, власовцы, которые, как стало известно совсем недавно, приняли активное участие в Пражском восстании.

К тому же, уже не одно десятилетие действует международная практика перезахоронения солдатских останков. Она основывается на договорном согласии заинтересованных сторон, на четко прописанных принципах и даже ритуалах. Скажем, еще в 1992 году Россия подписала с Германией соглашение об уходе за могилами погибших в годы войны. Таким образом мы защитили их на десятилетия вперед. Более того, этот документ позволил перенести на военные кладбища многие мелкие и единичные захоронения. И ни у кого это тогда не вызвало возражений.

Немцы, кстати, в этом отношении показывают добрый пример некоторым своим соседям. Еще до объединения двух Германий там с истинно немецкой педантичностью ухаживали за могилами наших солдат, военнопленных, остарбайтеров. К 65-летию Победы были отреставрированы многие памятники, в том числе и самый известный – воину-освободителю в Трептов-парке. В обмен ФРГ получила доступ к захоронениям солдат вермахта на территории России и следит за ними с таким тщанием, каковому мы можем только позавидовать.

Схожее межправительственное соглашение было подписано нами в 1995-м и с Венгрией. Оно помогло защитить Монумент советским воинам, что стоит в самом центре Будапешта. Несколько лет назад в ходе реконструкции площади Свободы его демонтировали, и некоторые горячие головы потребовали перенести куда-нибудь подальше. С глаз долой – из сердца вон. Тогда российское правительство потребовало придерживаться духа и буквы соглашения, и венгры были вынуждены вернуть стелу на прежнее место.

Еще один пример такого рода. Мало кто представляет, сколь много наших соотечественников похоронено в Китае. Это не только советские воины, воевавшие против Квантунской армии, и «добровольцы», участвовавшие в антияпонской и корейской войнах, но и те, кто погиб здесь в русско-японских сражениях 1904-1905 годов. Только на кладбище города Люйшунь, более известного нам как Порт-Артур, погребены свыше 20 тысяч солдат и офицеров царской армии. Как раз по поводу них мы долго не могли договориться с китайскими властями, считающих – и, надо сказать, не без основания – ту войну захватнической. Однако, в конце концов, после серии консультаций внешнеполитических ведомств проблему удалось решить, и накануне нынешнего праздника Победы было подписано российско-китайское соглашение о ремонтно-восстановительных работах.

К чему все эти примеры? А вот к чему. Последний конфликт вокруг таллинского Бронзового солдата, на мой взгляд, убедительно показал, что обе стороны продолжают жить и мыслить в рамках прежних, застарелых стереотипов. Нынешнее эстонское руководство как-то уж очень мелочно и подло отыгрывается на мертвых, пытаясь в очередной раз продемонстрировать свою независимость от бывшей метрополии, дистанцироваться от всего, что хоть каким-то образом о ней напоминает. Мы же – по привычке рявкаем на своего вчерашнего вассала, инспирируем шабаши у посольства, накладываем эмбарго на балтийскую кильку да ликер «Вана Таллин».

Есть, впрочем, и иная версия: мол, Россия использует эту ситуацию как повод, чтобы надавить на соседа и смягчить его негативную позицию по Северо-Европейскому трубопроводу. Но если это имеет под собой хоть какие-то основания, то уж никак нас не красит: выходит, и мы не гнушаемся пользоваться святой памятью о павших, как разменной монетой, в достижении своих узкокорыстных целей?

Увы, и вызов, и последовавший ответ лежат вне поля международного права. Да, в общем-то, и здравого смысла. Не проще ли и продуктивнее было сесть за стол переговоров и спокойно, без истерик и хлопанья дверьми цивилизованно прийти к взаимоприемлемому соглашению?

Ведь, как свидетельствует история, тот, кто делает ее – саму историю – инструментом современной политики, редко оказывается в выигрыше.