Из тех, кто 29 сентября 1941 года ушел в Бабий Яр, осталось трое живых. Большинство думало, что их ведут в Палестину. "Операция" Бабий Яр по масштабам превзошла Освенцим. По украинским данным, в киевской трагедии за пять дней погибли 200 тысяч человек, по американским - 486 тысяч. Если верить Книге памяти, из Яра спаслись 30 человек. Теперь в день 60-летия расстрелов в Яре в живых остались трое. Лишь один из них, Рувим Штейн, отчетливо помнит те сентябрьские события и способен о них рассказать. Накануне массовых расстрелов ему исполнилось 15.

Палестинский исход

Он выжил только потому, что умирающая мама сказала: беги. Он не мог ослушаться. Тот крик возвращается к Рувиму аккуратно раз в год накануне Судного дня, в который Бог пишет для каждого книгу жизни и к которому рейхскомиссар Украины Эрих Кох приурочил расстрелы в Бабьем Яре - для символизма и устрашения. Устрашать не надо было: "Мы, жиды города Киева, прочитав объявление, предписывающее нам "явиться в понедельник к 8 часам утра на угол Мельниковой и Дохтеревской (возле кладбищ). Взять с собой документы, ценные вещи, а также теплую одежду и прочее" выполнили приказ, хотя сюда дошли слухи о массовых расстрелах в Бердичеве и Виннице".

Слухи добрались по беспроводной связи - все радиоприемники были накануне конфискованы немцами. В Киев зашли не только регулярные части, но и войска СС, "зачищавшие" районы. Рувим, 15-летний взрослый человек, голубоглазый блондин с истинно арийскими чертами, остался в доме старшим после смерти отца, он привык руководить "слабыми женщинами" - мамой и сестрой, он запрещал им идти в Яр, но разве ребенка кто послушает.

"Люди верили в лучшее, им казалось, что их вывезут в гетто или угонят в Германию. Но многие настаивали, что исход будет в Палестину. Когда мы увидели этот исход, то в лучшее перестали верить сразу. Народ с разных улиц стекался в огромное русло Большой Житомирской и спина к спине, сплошным потоком стремился к кладбищам. Не было ни просвета, ни шанса повернуть назад". Как свидетельствуют историки, даже немцы не просчитали масштабов операции, заранее ими спланированной. В Киеве были не только коренные горожане, но и люди, бежавшие от немецких погромов из Польши, из военных частей, разбитых под Киевом 17 сентября и вопреки приказу Сталина сдавших город.

Накануне расстрелов в Яре фашистам раздали 100 тысяч патронов. Планировалось уничтожение 50 тысяч человек. Но 200-тысячная волна людей, покорно идущих на смерть, заставила гитлеровцев быстро переориентироваться - напротив Яра поставили пулемет, который прострачивал людей, смешивая и мертвых, и живых. Телами заполняли не только Яр, но и оборонительные траншеи, которые перед эвакуацией копали киевские студенты. По свидетельству ученых, многие из этих сооружений, ставших братскими могилами, до сих пор не вскрыты.

Рувим с семьей продвигались все ближе к эпицентру трагедии. "Я говорил: там убивают. Мать не верила, что тронут детей и женщин, настолько беспомощных, что даже не сумели эвакуироваться. Перед кладбищами колонну остановили шлагбаумами и стали дробить по 200-300 человек. Каждая из следующих групп теряла из виду предыдущую: дорога подыгрывала фашистам, она была слишком извилиста. Смертники выходили на большую поляну. Там стояли столы, за каждым - офицер, солдат и переводчик. У мамы потребовали документы - она отдала паспорта, метрики и фотографии - все, что было их, не открывая и не регистрируя, бросили в костер. (Вот почему я не верю называемой немцами цифре - 33771 погибший. Может, они и регистрировали первые 33 тысячи, дальше рука писать устала.) Мать начала всхлипывать, шестилетка-сестра заволновалась - даже она понимала, что без бумажек мы - не человеки.

Нас заставили сдать вещи - добросить их к двум огромным курганам, по-тамерлановски возвышавшимся над поляной. Нас гнали к улицам, на которых стояли машины. Это позже их назвали душегубками, а тогда в них загружали женщин и детей. Мама с Мусей вырывались и кричали. Говорят, многие из этих мобилей не доехали до Яра - умерли по дороге. А меня столкнули в одну колонну с мужчинами, строем двинувшуюся в Яр. Я внутренностями чувствовал, что эта дорога - последняя. Наш путь будет не в Палестину, а в темноту. Решил бежать в любом случае. За считанные метры до Яра дорога, спасибо ей, изогнулась, и я увидел: под ней ведет овражные воды широкая труба. Не знаю, как мне удалось заскочить в нее, потом не мог оттуда выбраться: я-то был худой, но труба и вовсе узкая.

Просидел в ней до глухого вечера, все ждал, когда перестанут идти колонны с конвоирами. Боялся собак: вдруг меня учуют и разроют. Но, наверное, им хватало человеческого запаха. Люди шли плотными толпами, сопротивляться никто не пытался и не бежал никто. Когда паузы между колоннами стали побольше, я выскочил, перемахнул забор старого кладбища и, пригибаясь, побежал домой". Ключ - последний твердый элемент семейного дома, у Рувима остался. Неделю он прятался в старой квартире, не ел, не пил - ждал: вот на пороге появятся мама с Мусей. На седьмой день от повторного рождества Рувима в хате зацарапался лом дворника: не побоялся ослушаться немецкого расстрельного приказа и без спроса шел "посчитать" еврейское имущество. Рувим не стал выяснять, так ли это. Многие киевские дворники ославились стукачеством не только во время войны, но и в 37-м, а спасенный ребенок не мог так запросто отдать жизнь. Он тихо бежал из родного дома, чтоб никогда больше в него не вернуться - последнее исхудавшее привидение мирной жизни.

Три Марии

Киевские верующие жители никогда бы не пошли так дружно в Яр, если б ранее арестованные 9 раввинов не благословили этот исход. Они воззвали: "После санобработки все евреи и их дети как элитная нация будут переправлены в безопасные места". Пастырей послушались. С тех пор Рувим не верит в Бога. Хотя спасение мальчика было и вправду божественным. Ему помогли три матери - Марии, каждый раз возникавшие на его пути, когда его жизнь обрывалась.

Первая Мария появилась в Киеве, когда спасенный мальчик, исхудавший в тонкую нитку, пытался торговать на базаре картошкой, выкопанной на забытых киевских огородах. Воровать Рувим так и не научился - мама не велела. Рынок, прозванный Евбазом по имени самой популярной довоенной национальности торговцев, не закрыли даже в войну. Там, напротив, вывесили объявления о вербовке в Германию. Там же устраивали облавы на последних уцелевших евреев. Там и спасла его Мария-первая. Она явилась в облике матери Рувимого одноклассника. Забрала пацаненка к себе и кормила, любила и нянчила так же, как своих полуголодных детей.

"Я продержался там полтора месяца, а потом решил уйти. Я в их доме - смертельная опасность. Попытался наведаться к другому однокласснику, но оттуда меня выгнали, людей можно понять. Как бы извиняясь, они справили мне в школьной заброшенной канцелярии бумагу на имя Медведенко Владимира Сергеевича. Так я легализовался, смог выбраться из Киева и пошел на север - на фронт". Пока Володя-Рувим огородами пробирался к своим, на Украине шли расстрелы еврейских гетто. По Украине было 720 "бабьих яров", правда, не таких массовых, но не менее от этого страшных.

Пала и советская версия, что фашисты пытались замести в Бабьем Яре свои следы и потому перекапывали его, маскируя самую большую могилу Отечественной войны. В материалах Нюрнбергского процесса был существенный момент: акция в Бабьем Яре называлась "утилизацией золота". Перед расстрелом многие погибавшие глотали свои драгоценности, чтоб чужим не достались. Потому последовала команда: трупы сжечь, а золу - просеять как золотоносный песок. "Фабрика Бабьего Яра" поставила фюреру "чемодан золота". Инициатором этих событий стал рейхскомиссар Украины Эрих Кох, расистская директива которого обеспечила Яр и стала фактическим приговором для Рувима.

Блондинистый "арийский" мальчик был в безопасности лишь до тех пор, пока молчал - акцент человека, знающего идиш, выдавал его с каждым первым словом. Рувиму-Володе пришлось стать немым - на время, до очередной беды. Потом уже, интересуясь событиям войны, он вычитал, что "Кох считался самым жестоким на фоне других офицеров". А в украинских исторических книжках до сих пор поминают его воззвание: "Цель нашей работы заставить украинцев работать на нас, а не осчастливить этот народ. Наиболее жестокие меры являются правильными".

Убегая от этих фраз, Рувим прошел Черниговскую, Сумскую и Орловскую губернии. Шагал к фронту, от села к селу. 15-летний ребенок в полуистлевшем пальтеце суровой зимой 41-го года прошел, пробежал и прополз более 600 километров, то ночуя в припорошенных стогах, то опасливо, по-собачьи, приближаясь к хатам и спрашивая, куда идти можно. Рувим добрался до Брянщины. Фронт был - два раза упасть, за поворотом. "Но я не дошел. Я умер. Не в Бабьем Яре, а в мелкой траншее посреди поля. И пройти-то до села нужно было километра 4, но началась вьюга, сильный мороз, меня сбило с ног, замело и все". Мальчишку спас крестьянин и его бдительный конь, решивший копытом разгрести странный заснеженный холмик. Мария, жена крестьянина, выходила "находку". Она же препроводила Рувима к Марии-третьей - сельской женщине с тремя детьми, мужем на фронте и домом, совсем загибающимся без мужской руки.

Под Марииным руководством городской подросток Рувим осваивал сельские премудрости до 43-го года, пока дальнюю деревню не освободили. Рувим попытался призваться в армию. Но офицеры, заметив некоторое несоответствие между документами и возрастом паренька, отправили его про всякий случай в артиллерийскую учебку под Свердловск. Там Рувим вернул себе настоящее имя и отеческую фамилию, стал бравым солдатом и отправился освобождать Прибалтику - Эстонию с Литвой.

После 22 мая, когда схлынула победная радость, Рувим понял, что возвращаться-то ему не к кому. Он ушел на войну с Японией. Правда, "пока прибыли туда эшелонами через всю страну, война и закончилась". Рувима мобилизовали строить таежную железную дорогу от Комсомольска-на-Амуре до Советской Гавани. Армейская часть работала вместе с зэками, "они тоже были военизированные, видимо, готовились к заброске на фронт, да не понадобилось". Пробиваясь через сопки и отгоняя гнусных комаров, Рувим гадал, как бы найти своих. И придумал: отправил запрос в Бакинский адресный стол, стал искать родственников, без него уехавших в эвакуацию. Они нашлись. "С тех пор мне стало, куда идти".

"Я умер не в Бабьем Яре"

Рувим прибыл в Баку и постановил: "Раз выжил в Яре, то должен жить достойно, стать человеком". Поступил в инфиз, занялся гимнастикой, перевелся в Киев и, ни в коем случае не подходя к трагедийному месту, стал обустраиваться в родном городе как в чужом. Рувим стал тренером по гимнастике и считает, что оправдал свое спасение - у него столько выпускников, столько чемпионов и мастеров спорта.

"Последний из могикан", он теперь не может понять многое: почему должен жить на немецкое пособие, почему на том месте, где был Евбаз, облавы и аресты, вознесся цирк, а где у них с мамой отобрали паспорта, возвели телевышку. Почему на территории еврейского кладбища и расстрелов в советские времена выстроили парк развлечений, а в украинские независимые - телецентр. Рувим долго не рассказывал о том, что был в Яре. На Украине действовала установка: кто туда ходил, кто послушался немецкого приказа - тот не просто слабовольный человек, а предатель, чуть ли не фашистский прихвостень. И нормальная работа, и нормальная жизнь таким заказана. Рувим годами не мог приблизиться к Яру, к могиле родных - там бдительно дежурила милиция, арестовывая "плакальщиков" и приписывая им мелкое хулиганство.

Но Киев-город отомстил за то, что с ним сделали, - за кощунство над памятью и над погибшими. С Бабьего Яра на город сошел мощный сель, затопивший половину его территории и погубивший несметное число людей. Этой жертвы оказалось достаточно, чтобы карусели на старом кладбище перестали вертеться и, проржавевшие, скрылись за молодым лесом. Тогда сказали: умершим повезло - они деревьями проросли. Вопреки старым правилам над братской могилой поставили крест и еврейскую менору - ведь среди расстрелянных были и славяне. Имена предателей, выдававших людей в Яр, названы. Спасители евреев, среди которых были и немцы, стали праведниками. Время всем раздало по заслугам. У каждого свой Бабий Яр.