В «Книге воспоминаний» он объясняет, почему не празднует юбилеев: «Я не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин». Читала - слезы наворачивались на глаза от смеха.

Мы перешли на «ты» в течение минуты: ведь сколько лет одна Москва, одна среда, одни люди - само собой является чувство родства.

В разговоре - неожиданный Ширвиндт. В противофазе к облику, который сложился, вышел такой грустный человек...

- Как ты себя чувствуешь, как здоровье?

- Здоровье у меня плохое, потому что очень много лет неожиданно настало. В секунду почему-то. Был на рыбалке, привезли друзья, друзья тоже не самые свежие, но все-таки лет 10-15 разницы. Там сход вниз к озеру. Такой обрывчик. Они туда-сюда, а я туда ссыпался, а назад не могу подняться.

- Это с курением связано, с сосудами?

- Это связано с 1934 годом рождения. А так ничего. День на день не приходится.

- О прошедшей молодости не сожалеешь?

- Не про...л ли я ее? Или что?

- Что ушла.

- Нет.

- А не про...л?

- Наверное, про...л.

Из книги: «В разгар веселья я стал тихонько пробираться на выход. А в тот момент как раз уводили Олега. Он уже не мог долго без кислородной машины. Мы столкнулись в холле. Он подошел, обнял меня, буквально повис на плечах и говорит: «Мы про...ли нашу с тобой биографию, Шура». И ревет. И я реву. Так вдвоем и стоим. Через месяц его не стало».

Примечание. Олег - Ефремов. Стало быть, реально можно состояться на триста процентов, а то, что у человека внутри...

«Хотя я совершенно не классная дама!»

- С годами приходишь к выводу, что люди, упертые в какую-то одну глобальность, зашоренные на своем деле, выигрывают. Если говорить о нашей шершавой профессии, взять того же Эфроса или Плучека, который не знал даже, с какой стороны ставится камера, настолько были углублены в свое...

- Ты считаешь, они оказались в более выигрышной позиции, чем...

- ...чем те люди, которые мечутся. Не мечутся, а которым все интересно. Мне все интересно.

- Мне кажется, наоборот, когда видишь, сколько упущено - не пропутешествовано, не рассмотрена картина, книги не прочитаны, которые уже не будут прочитаны...

- Ты говоришь о житейских делах. А я - о профессиональных. На телевидении работал, передачи делал, на эстраде работал, ученики были, в училище работаю, в театре работаю, в кино снимаюсь. А если тупо капать в одну точку - уходишь дальше.

- Есть состояние неудовлетворенности?

- Неких умозрительных итогов.

- Мысль: что я после себя оставлю?

- Нет. Сейчас, в этом дыму, разве можно что-то оставить? У вас в «Комсомолке» был анекдот: работник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, где кто. Сейчас эпоха так чихнула на наше поколение, что где кто, совершенно неизвестно. У многих такая старческая агония, погоня за старческой творческой эрекцией. Я наблюдаю это повсеместно, даже у своих друзей. Дико боятся исчезнуть. Некоторые смирились, сидят, удят рыбу, растят кабачки. А есть люди постарше, которые просто, как у Есенина, «задрав штаны, бегут за комсомолом». Я к этому отношусь спокойно, но констатировать должен.

- Что пришло на смену молодому ощущению жизни?

- Ощущение, что я не вписываюсь. Я прикидываюсь иногда, что вписываюсь. Иногда я пыхчу, что ай-ай-ай. Но мне интереснее было бы вписаться. Не получается.

- По каким параметрам не получается?

- Очевидно, по тем же - мировоззренческо-возрастным. Я, например, совершенно не ханжа, я славлюсь как очень опытный, крупный и классический матерщинник. Говорят: если материтесь, то как Ширвиндт, потому что он делает это артистично. Я всегда говорю, что не ругаюсь, а разговариваю на родном языке. Поэтому, где бы я ни был, если чужая компания, я присматриваюсь, начну тихонечко с ж..., проскочило - потом пошло. Везде. Но когда я смотрю телевизор под фамилией «Комеди Клаб» и вижу этих нахальных, совершенно раскрепощенных балаболов с патологически подвязанным языком, где бесконечно анал-орал, омлет... я тебе сейчас сделаю омлет из двух яичек... Все это не обаятельно, противно, нахально и безнадзорно!..

- Как различить, что это не от зависти к ним? Когда мы были молодые, нам тоже казалось: мало ли что старики говорят, вот мы скажем, а они уже отработанный материал. Какой критерий?

- Нравится - не нравится. Я не могу это анализировать с точки зрения этики, эстетики, театроведения или сегодняшней телеконъюнктуры. Я смотрю абсолютно обывательски: нравится - не нравится. Я сегодня летел из Питера в семь утра. Сидел в «виповском» зале в «Пулково» в шесть утра. Кроме меня, сидела компания бизнес-класса, человек пять. Крепкие ребята с кейсами, с четырьмя одновременно рассованными в разные карманы телефонами. Там стоит телевизор, и идет повтор «Комеди Клаб». Ужас какой-то. Этот понос они несут, и эти все пять человек усс...ются!..

- Не вписываешься?

- Нет. Хотя я не классная дама. Я понимаю, что дух времени, вкусы времени. А что делать, непонятно. Это ужасно. Ах, свобода! Вот она. Все-таки в цензуре есть корень - ценз. Ценза сегодня нет.

- Потрясающе услышать это от тебя. Я понимаю, какой-нибудь пуританин по природе... Но ты, веселый мужик, и ты это воспринимаешь трагично!..

- Я очень трагично воспринимаю. Я всю жизнь был на всех этих юмористических делах, «капустниках» наших знаменитых, всегда на грани фола, и по линии каких-то социальных дел, и по линии пикантностей. Но есть же рамки. И все зависит от обаяния и таланта. Без обаяния невозможно это делать... Думаю, что выражаю не только свое настроение. Многие делают вид, что этого нет. Но чего прикидываться-то? Когда отторгает многое. Когда по телевидению милый ведущий говорит: «Совершен очередной теракт. К счастью, погибли всего три человека». К счастью!

«Я боюсь...»

- У тебя всю жизнь реноме сибарита. Как тебе удавалось это в стране, где сибаритство никогда не было в моде, в моде были желчные или разочарованные, с одной стороны, с другой - целеустремленные карьеристы, и вдруг такая свободная поза...

- Если говорить честно, некоторый элемент вынужденной беспринципности преследовал меня всю жизнь. У меня была масса друзей - так называемых диссидентов. И была масса друзей из противоположного лагеря, люди, которые мне помогали.

- Кто из диссидентов?

- Взять альманах «Метрополь» - это мои друзья. Но все равно я не был «ихний» стопроцентно. Это не значит, что я трус. Хотя трусость - основная наша защита. Старость - это же в основном трусость. Я очень боюсь. Боюсь за своих близких. Боюсь случайностей для друзей. Боюсь выглядеть старым. Боюсь стать обузой. «Наше все» написало очень правильно: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог...» Раньше, когда я был молодой, я считал, что это преамбула и все. Сейчас я понимаю, что это самое главное в произведении.

- Молодой Пушкин угадал...

- Гений. Как ни крути.

- А смерти ты боишься?

- Абсолютно я не боюсь смерти. Боюсь умирания постепенного. Что придется хвататься за что-то и за кого-то...

- Вернемся к сибариту, о грустном успеем.

- Ну какой я сибарит... Я человек простой, я люблю вареный лук, шпроты, в гараже на капоте с чмурами чекушечку раздавить, потрепаться о задних мостах. Все эти нынешние куверты, полные собрания сочинений меню когда мне приносят, у меня начинается просто изжога сразу. Я уверен, что у этих дебилов-нуворишей все - понты. Понты - особняки: не знаю, что делать на четвертом этаже... У меня один знакомый, чуть моложе меня, но уже с четырьмя инфарктами, одышкой, построил дом, шесть лет там живет и никогда не был на втором этаже. Он туда не может подняться. А их четыре у него. Почему? Потому что рядом трехэтажный - значит, ему нужно выше. Это психология абсолютной неподготовленности к богатству.

Из книги: «Сегодняшняя жизнь - кровавое шоу с перерывами на презентации и юбилеи. Звонят: «Завтра у нас большой праздник, круглая дата - три года нашему банку». И я понимаю, почему они празднуют: боятся, что до пятилетия не доживут - или накроются, или их всех пересажают».

- Этап, который мы пройдем? Или так и застрянем навсегда?

- Все очень плохо. Сколько настроили, наворовали, воткнули, и как это все выглядит для людей?..

- Народ взбунтуется?

- Не народ... Счастье сегодняшнего времени, что не появились еще ни Раскольников, ни Ленин, ни Сталин. Сейчас пока только фарс. Если бы человек таланта лицедейского Жириновского был бы не просто мыльный пузырь... Ребята молодые ничего не знают из истории. Поступает в театральный институт мальчик. Его спрашивают: кто был Ленин? Ответ: Ленин был президентом. Это не анекдот. Его спрашивают: а кто был после Ленина? Отвечает: Борис Годунов. Это на полном серьезе. Понимаешь степень чистоты?..

- Немосквич?

- Москвич. Замечательный «левый» ребенок, окончивший школу, поступавший в театральный институт, которого надо было провести. У нас институт при Театре Вахтангова. Туда пришел артист Юра Яковлев. Это было лет десять назад. Он никогда в училище не преподавал. И вся эта шпана шквалом бегала, сметая его, задевая ногами, а он сидел, ждал кого-то в вестибюле. Я собрал курс и начал орать: у нас был артист Астангов, и когда он шел мимо, мы сбегались смотреть на него, а вы... Яковлев - великий артист, такой же, как Астангов (знаменитый актер, народный артист СССР. - Прим. ред.), а вы ничего не знаете!.. Одна смешная студентка, она сразу начинала плакать, как только ей что-то говоришь, и вот она плачет: вы сердитесь, а сами нам ничего не рассказываете, почему вы не рассказываете нам о своих встречах с Мейерхольдом?.. Ну?! Почему я не рассказываю о встречах с Мольером? Я же не Радзинский, который встречался с Марией-Антуанеттой, с Распутиным. Или Виталий Вульф, который всех знал в лицо...

- А почему твои студенты тебя обожают?

- Я хороший. Терпеливый, не вредный. Я очень хороший педагог. Лучше всего, что я делаю, я делаю как педагог.

- Когда ты начал как педагог?

- С 57-го года. Ровно 50 лет. Я в 56-м окончил Вахтанговское и остался там преподавать. При этом я получаю удовольствие. Хотя это бесплатный труд. Наоборот, доплачиваешь сам - подкормить их там или что... Но от них исходит такой азарт! Сидишь - глаза, молодые, идиоты и все такое... Это некоторый вампиризм - педагогика. А когда у меня спрашивают про учеников, и начинаешь говорить: Пороховщиков, Наташка Гундарева, Андрюша Миронов...

- Они же и друзья. А как тебе удалось всю жизнь быть другом своих друзей и прежде всего Миши Державина?

- Не одного Державина - их много. Было. Сейчас все меньше и меньше.

Примечание: Друзья - Андрей Миронов, Григорий Горин, Зиновий Гердт, Александр Володин, Эльдар Рязанов, Маргарита Эскина, Белла Ахмадулина и Борис Мессерер, Фазиль Искандер и многие, и многие.

- Друзьями надо заниматься. Заниматься ими надо, а не просто дружить.

- Что значит заниматься?

- Их надо веселить, кормить и одаривать. Быть ответственным, заботиться, помогать...

- Больницы?

- Бесконечные больницы, телефоны, квартиры, врачи, связи... Это первое. И второе: их надо уметь слушать. Я очень умею слушать. Друзья, особенно знаменитые, - это же монологи о себе. Он может позвонить, сказать: ну как ты, что ты, а я... И дальше можно класть трубку и на час уходить по делам: там идет развернутый монолог - о себе. Это очень выгодная история для друзей, когда есть такой, как я, кому можно говорить и его не перебьют. И потом я - могила. Когда я читаю современную мемуаристику, особенно про то, где я был... О! Если все, что я знаю, взять и написать, это будет... Но я же не стану этого делать.

- Мама с папой воспитали?

- Никто не воспитывал. Я считаю, что все разговоры о воспитании - полная туфта. Все, что заложено в ночь любви или случая, то заложено, и в конце концов вылезет существо...

- А кто у тебя папа с мамой?

- Очень скромные, хотя интеллигентные люди. Мама работала редактором в филармонии. Я же еще скрипач! Дома у нас бывали все великие, разножанровые, и дирижер Флиер, и певица Обухова, и Рина Зеленая, и Дмитрий Журавлев, и Качалов. Я с молоком отца всосал великое. Между нами говоря, я ни разу в жизни никуда не опоздал при всем сибаритстве. Это не потому, что я хороший, это патология. Никуда не опаздываю. И обязательность. Почему я так трудно сижу в этом кресле...

- Почему?

Из книги: «У настоящих худруков есть внутренняя стратегия поведения: «кнутом и пряником». К этой позиции многие мои друзья призывали и меня. Я согласно кивал и даже пытался, но увы. Когда кнут находится в руках у пряника...»

«Мне их жалко...»

- Чтобы в театре все было нормально, надо, чтобы, как всегда говорил Гончаров, каждой твари по паре...

- Для равновесия? Об актерах говорят: террариум единомышленников...

- Это я сказал. На 10-летии «Современника». Это образное сравнение. Преувеличение, конечно. Мне их жалко. Сейчас я сталкиваюсь повсеместно - на рыбалке ли, на телестудии, в театре: в человеческих взаимоотношениях выхолощена доброта как чувство, как категория. Деловое сотрудничество, снисходительные взаимоотношения, но душевность выхолощена совершенно. И это все зависит от бесконечного «ящика», который капает на мозги. Но злость - абсолютно бессмысленная история. Театр - это настолько раскрытые нервы... Особенно сейчас, когда такая беготня, когда порванная штанина или смерть воспринимаются с одинаковой степенью глобальной эмоции. Мне их жалко. Я не пойму, почему они сидят в песочнице, все такие прелестные, и почему через 15-20 или 40 лет из них вырастают монстры! Вот муравьишки - какие есть, такие есть. Цивилизация муравьев значительно древнее, чем человеческая. Мудрее, точнее, правильнее. А здесь из прелестных, совершенно наивных...

- В чем же дело?

- Я думаю, в обстоятельствах. Обстоятельства сделали такими. А все равно жалко их.

- Сколько лет ты во главе Театра сатиры?

- Шесть. Это много. Почти президентский срок. Нам с Владимиром Владимировичем надо уходить вместе. Одновременно кончаются договоры. Но в театре перевыборов быть не может. Столько лет я отдал этому сараю, что сейчас зажмуриться и послать это все элементарно... А завтра придет какой-нибудь западный режиссер прибалтийского разлива, и это все накроется медным тазом. И что делать? Сидеть на речке? Ну день, два, три. Потом в ж... засвербит, потому что мотор-то заведен. Старые ходики, но все равно. Тут есть какая-то ответственность. Вот у Юрия Петровича Любимова юбилей - 90 лет. Молодец-огурец. Там, конечно, Катя. У Любимова - Катя, у Рязанова - Эмма, люди, которые не дают стариться...

- А у тебя Наташа. Ты запретил мне спрашивать про женщин, но разговор сам на эту тему вышел. Что такое Наташа в твоей жизни?

- Не для прессы: в будущем году де-факто будет 50. Золотая свадьба. Де-факто, потому что де... больше. С девятого класса.

- Так не бывает!

- Так не бывает. Школьная любовь, которая обернулась катастрофой. Прелесть этого существования - когда я ставлю ей в пример Эммочку, Катю как движителей жизни, а она толком не знает, где я работаю. Я условно говорю. С одной стороны, завидно, когда человек знает, советует. А с другой - можно сойти с ума, если бы каждый раз шло такое суфлерство. Тата - самостоятельный человек. Сейчас растит внуков и собак, а вообще была довольно известный архитектор. Она все ныла: хватит, хватит. Тогда я сказал: если научишься делать фаршированную рыбу, можешь уходить на пенсию. Она пошла к своей подружке, научилась и сейчас, по-моему, единственная в Москве, кто умеет делать фаршированную рыбу, и когда приходят зажравшиеся гости, единственное, чем можно их удивить...

- Мой муж умеет делать фаршированную рыбу.

- Да ты что! По-настоящему?

- По-настоящему.

- У меня сейчас полный холодильник карпов. Я же ловлю карпов. Она морозит. И всю зиму мы едим. Сейчас доедаем прошлогодних карпов.

- Ну и под конец: какой главный жизненный урок ты извлек?

- Конкретных заповедей нет. Сейчас кругом человеконенавистничество. А я считаю: человек должен быть изначально человеколюбив.

- С самим собой разговоры существуют?

- Иногда ночью, когда бессонница.

Из книги: «Упоение собственной уникальностью не является страховкой от ночных кошмаров... Если без позы, для меня порядочность - чтобы не было стыдно перед самим собой в районе трех часов ночи».

Блиц-опрос

- Что значит красиво стареть?

- Не стареть.

- Как была бы прожита жизнь, если бы не актерская карьера?

- Лучше.

- Какое главное свойство характера?

- Интуиция.

- Что нравится в других людях?

- Длинные ноги.

- Имеется ли девиз или какое-то основное жизненное правило?

- Нет.