Ян Табачник

"Со мною вот что происходит, ко мне мой лучший друг не ходит...". Еще бы! Если "лучший друг" сегодня в Америке Северной, завтра в Америке Южной, потом в Австралии, а далее — Европа... Автор этих строк долго планировал это свое интервью с давнишним другом Евгением Евтушенко. Но что поделать, если он, автор строк, которые мы только что упомянули (положенные на музыку, они звучат в культовом фильме Эльдара Рязанова "Ирония судьбы, или С легким паром!"), сегодня нарасхват... Во всем мире. Даже одиозный "Плейбой" взял у него огромное интервью. Причем он был вторым русским (о первом дипломатично умолчим), кто на это согласился. Видимо, потому, что он сам — первый советский плейбой. В смысле, человек свободный, более того — бунтарь...

— Евгений Александрович, вы мне скажите — тяжело быть бунтарем в течение полувека?

— Что вы! Это нормально. Без бунтарства в душе нельзя выполнять все то лучшее, что должно делать государство. Скажем, тот же Сахаров считался диссидентом. Ну, хотя бы потому, что выступал против войны в Афганистане. Я тоже выступал, и, в конце концов, наш парламент отменил эту войну, в которую мы были втянуты "благодаря" брежневскому попустительству и где погибло более 20 тысяч наших ребят. Какой же Сахаров диссидент, когда он действовал в государственных интересах, только с высшей точки зрения! Для Сахарова интересы народа и государства были неотделимы. Он слова "народ" и "государство" хотел слить воедино, но, к сожалению, это не сливаемо до конца.

— Помнится, вы и в 1968-м открыто выступили против ввода советских танков в Чехословакию.

— Многие меня тогда упрекали, мол, поступил как антипатриот. Прошло много лет, я приехал в Чехословакию. И вдруг ко мне подходит женщина с серебряной короной волос на голове и говорит: "Товарищ Евтушенко, я преподавала русскую литературу, когда брежневские танки пересекли границу. Я тогда пришла в школу и сказала, что больше никогда не буду преподавать этот предмет... И вдруг через недели две я услышала по нашему подпольному радио ваше стихотворение, где были потрясающие строчки: "Танки идут по Праге в закатной крови рассвета. Танки идут по правде, которая не газета. Танки идут по соблазнам жить не во власти штампов. Танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков". Я вновь пришла в школу и сказала: "Я буду преподавать русскую литературу". Спасибо вам, что 18 лет назад вы спасли меня от ненависти к вашему народу". Меня тогда называли диссидентом, каковым я и был в этот момент. Но чьи же интересы я тогда защищал? Интересы народа, как выяснилось.

— Ваша строчка "Поэт в России больше, чем поэт" актуальна сегодня?

—В идеале – да. Он должен быть таким. Но, с моей точки зрения, некоторые поэты, особенно на бывшем постсоветском пространстве, делают одну ошибку: они слишком уходят в профессиональную политику. Они про политику должны писать как поэты. Они не должны становиться политиками-профессионалами. Как поэты, они сыграли бы гораздо большую роль, если бы писали гражданские стихи об этой политике. Как это делал Пушкин, как делал Шевченко... Кстати, первый поэт, в которого я влюбился, был Шевченко. И в Украине я бываю ежегодно, ведь это все-таки земля моих предков. Мои обе бабушки говорили по-украински и по-польски.

— Вы преподаете русскую литературу, поэзию в американских университетах. А если бы, скажем, вам сегодня предложили прекрасную зарплату за то, чтобы вы преподавали в университете в Украине — вы бы уехали из Америки?

— Может быть, но не на все время... Я с удовольствием это сделал бы, во всяком случае, семестр или год я бы смог преподавать.

— Но вы в Америке находитесь добрых 15 лет...

— Понимаете, я для них почетный гражданин штата, я для них гражданин Оклахомы, почетный гражданин города. Они меня печатают, когда печатают рекламу своего университета, я для них марка, понимаете? Они меня очень любят, и я их очень люблю.

— А вот если бы вы начали выступать против Буша?

— А я и выступаю... Потому что сейчас больше половины американцев против войны в Ираке. Они считают, что это большой просчет и рано или поздно придется оттуда уйти. Это же прямой повтор советской истории с Афганистаном.

— Хорошо, ответьте мне, в Америке люди скольких национальностей проживают сейчас?

— Огромное количество, 120 или больше. Во всяком случае, не меньше, чем было в Советском Союзе.

— И все они нормально уживаются между собой?

— Ну не так уж нормально. Всякое бывает. Тот же антисемитизм. Скажем, лет пять назад в штате Оклахома кто-то даже взорвал еврейские могилы. Вот такие бывают вещи. Но это считается национальным позором. Все же в конституциях прописано — и в американской, и в российской, и в украинской. Но в бывшем СССР традиционно не выполняется все то, что там записано.

— Скажите, а американцы выполняют свою Конституцию от и до?

— Как сказать... Конечно, многие люди стараются обмануть. Так же как и в ситуации с налогами — все стараются ускользнуть. Случаются несправедливые судебные решения, и в выборах есть какие-то темные места. А вот телефонное право в Штатах используется очень редко, потому что нарваться можно. Помню, моего хорошего приятеля Ала Гора просто затравили за то, что он, будучи вице-президентом, истратил в течение года на личные разговоры из Белого дома 37 долларов. Оказывается, в Белом доме сидят специальные люди, которые проверяют, по каким вопросам кто звонит. Вот за этот счет его год трепали. А сколько в России или Украине используется государственных денег, например, при перевыборах! Невероятные суммы! И это никто не считает грехом.

— Скажите, цензура вообще жива еще? Или уже нет?

— Официально цензуры нет ни у вас, ни у нас. Но она есть неофициально. Без цензуры вообще ни одно общество не существует. Есть скрытые виды цензуры. Я вам скажу так — напечатать можно почти все. Только каким тиражом? И где? Сейчас нет мощных журналов и нет мощных газет. Есть очень разные газеты, есть бульварщина просто. Многие люди заинтересованы в зомбировании народа, чтобы из народа можно было вить любые веревки, если понадобится. Даже для того, чтобы потом на них можно было вешать кого-то, если придется.

— Дело в том, что просто опошлился вкус.

— И страшную роль в этом сыграла современная попса. Потому что они вообразили себя поэтами и пишут вирши, которые не могут пройти нормально ОТК. А ОТК не существует. Я бы сказал так, что редактуру у нас выплеснули вместе с официальной цензурой. Но цензура, тем не менее, существует, но какая цензура? Смотрите — все каналы на телевидении находятся в частных руках. Но от чего зависят почти все капиталисты, даже олигархи? Они зависят от национальных природных ресурсов. А вот тут уже государство выбирает, кому их дать, а кому не дать. Поэтому объективно им надо поддерживать хорошие отношения с государством. И поэтому любой умный человек, которому принадлежит канал, ссориться с властью не будет. Поэтому они ходят по острию ножа и знают, что есть какие-то вещи, особенно во время выборов, которые лучше не трогать.

— Вы имеете в виду партийные противостояния?

— Я вообще считаю, что должно быть соревнование не партий, а проектов. По улучшению жизни в данной стране и во всем человечестве.

— А кто будет арбитром?
— Народ надо спрашивать, печатать эти проекты. И та группа, которой народ окажет свое доверие, должна составить правительство.

— Вы считаете, что народ всегда делает правильный выбор?

— Нет, я так не считаю. Народ тоже бывает не прав. Нет совершенных людей, нет совершенных народов. Поэтому надо пробовать и спрашивать. Историю, конечно, нельзя повернуть вспять, но я искренне жалею, что в тот момент, когда несколько политиков уединились в Беловежской Пуще, никто народного мнения не спрашивал. Эти три человека были обязаны провести референдумы в своих странах: в России, в Украине, в Белоруссии...

— Вам жалко той страны, которая называлась СССР?

— Конечно, жалко, хотя там было много несправедливости. Но я же родился там. Мне жалко, что Советскому Союзу не дали шансов. У него еще они были. И немалые. Я не жалею, что бывшие республики потеряли подчиняемость Москве, не в этом дело... Просто по-человечески мы начали терять друг друга. Потом, у нас было колоссальное, если говорить о культуре, культурное пространство. Единое! Скажем, великий Расул Гамзатов, человек, принадлежавший к крошечному народу, — он был еще поэтом многих народов, он был популярным и в Украине, и в России, и в Грузии.

— А кино! Та же знаменитая школа грузинского кино. Что с ней сегодня, где она? А литовское кино с именами суперзвезд — Банионис, Адомайтис, Будрайтис... Честно говоря, я не уверен, что Америка горюет по этому поводу. Во всяком случае, то, что это не самая читающая страна в мире, — очевидно...

— В Америке, к сожалению, читают слабо, тем более иностранную литературу. Хотя бывают исключения. Опра Уинфри, которая ведет у них телепрограмму для домохозяек, однажды вбежала в студию, чуть ли не зареванная, и сказала в эфир, что не спала всю ночь: "Я всю ночь ревела. Мне подруга подарила книжку. "Анна Каренина" называется, русского писателя Толстого. Какая книга! Я всю ночь не спала. Домохозяйки Америки, вы должны все прочесть эту книгу!" Так они около миллиона экземпляров продали за месяц!

— Реклама — двигатель торговли... даже книгами. Даже в Америке...

— У меня был разговор с одним англичанином. Издатель мой — Том Розенталь. Он приехал в СССР, обошел наши книжные магазины, когда был страшный дефицит книг, в том числе и моих. И сказал: "Я все понял. Когда у вас появится свобода и частное предпринимательство — ваши писатели впадут в глубокий кризис и разочарование". Спрашиваю: "Почему?" Он улыбнулся и ответил: "Вы думаете, что свобода принесет расцвет литературы? Ничего подобного. Вот вы сейчас читаете, и у вас есть иллюзия, что вы — народ самых лучших читателей. А все потому, что вам деньги девать некуда. Если они есть. Ведь купить почти нечего... За всем очереди. У вас слово "достать" означает больше, чем слово "купить". Вот у меня рядом с моим фирменным магазином книг есть магазин "Кожгалантерея", где только кожа продается. И вот человек, получивший получку, идет мимо моего магазина, останавливается и вдруг обращает внимание на витрину магазина соседнего. А там – только одних перчаток видов пятьдесят. На все вкусы и деньги... И потом он переводит взгляд на книги и сравнивает: "Может, лучше купить жене перчатки да еще сумочку, она подходит к этим перчаткам. Лучше я ей это подарю. Ей это точно пригодится, а книжка еще неизвестно, понравится ей или нет". Он как в воду глядел.

— Ну, знаете, у меня с перчатками и прочим тоже как бы проблем нет, но читать я все равно продолжаю. И горжусь, что моя библиотека досталась мне еще от отца и большинство книг, совершенно верно, я доставал еще в советские времена...

— Дорогой Ян Петрович, вся беда в том, что маркетинг, в том числе и в книжном деле, сейчас находится в руках людей, которые ничего не смыслят в литературе и которые книги, что они продают, практически не читают. Они лишь просматривают маленькие аннотации, чтобы иметь самое беглое представление, о чем эта книга, и говорят: это пойдет, а это не пойдет. Их интересует только вкус масс. Чтобы продать побольше. Поэтому даже сильные издательства вынуждены печатать дребедень. Сэм Голдвин, правда про кино, но жестоко сказал: "Вы никогда не ошибетесь, если недооцените вкус наших зрителей". А мы с вами всю жизнь делали наоборот.