Надежда Птушкина – уникум. Принцесса-Золушка российской культуры. Драматург с фантазией и огромным сердцем. Чистое золото репертуарного театра и театра «фриндж». Она феноменально популярна – и часто подвергается жестким нападкам критиков. Ее любят, как вредную для талии пастилу: едят много – и много морщатся… В Англии выходит сборник ее пьес – и вроде сама Мэрил Стрип обратила на какую-то из них свое внимание. А мы пока беседуем с Надеждой Птушкиной – обо всем, как и положено беседовать с драматургами.

- Пьеса «Пока она умирала» - самая популярная из ваших многочисленных детей-пьес. Как, откуда пришла ее идея и фабула? Откуда этот образ-символ- Диккенс? В ком из героев пьесы больше вас самой?

- Я могла бы ответить эффектно, трогательно и увлекательно. Но попробую – честно. И всё-таки, держу в уме, что ничего экстравагантней, чем честность, человечество пока не изобрело. Я не знаю, откуда они всегда приходят – идеи, фабулы, символы. Я пишу старомодно. Сначала меня начинает колбасить. Очень похоже на беременность. Тошнит, мутит… чего-то хочется, то яблок, то в Австралию. Жизнь то прекрасна, а то жить неохота (но умирать неохота вообще). И в один момент ты понимаешь, что в тебе пьеса. Где ты её подхватил - Бог весть. Но рожать надо. И всё чаще сидишь в темноте в своей комнате и ждешь, когда твои герои, как осторожные животные в национальных парках, перестанут тебя дичиться и даже начнут есть с твоей руки. И ты наблюдаешь за ними, а потом записываешь, чувствуя себя немножечко предателем. Они читают Диккенса, наряжают ёлку, лепят пельмени, плачут и восклицают. Им хорошо, а ты одинок. Они уйдут от тебя, как взрослые дети. И вот - ушли. И хорошо, что ты успел всё про них написать. А после этого ты уже за компом, при полном свете

- и думаешь, какая же тут идея? Что между ними происходит? Немолодая женщина непрерывно врёт из благих побуждений, из-за высокой цели – пусть, де, мама умрёт счастливой. Но что-то ложь во спасение не складывается. Татьяна увлекает за собой в какие-то гибельные бездны не только мать, но и других людей, которые ей стали дороги. Что в Татьяне от меня? Безумная любовь к маме, которую я рано потеряла. Безумная любовь к бабушке и тёте, которые были столь же простосердечны и доверчивы, как Софья Ивановна. А также моё обожание Диккенса, начиная с «Крошки Доррит», с изумлением прочитанной в девять лет. И с тех пор каждые два-три года я перечитываю вновь всё собрание сочинений Диккенса. Итак, Таня лжёт и увлекает всех невольно не к спасению, а к гибели. Но почему тогда хороший финал? Почему все счастливы, как никогда не были счастливы до этой минуты? Откуда взялся этот восторг друг перед другом, эта святость и это благоговение? А потому что вера, эта крошка размером с чечевичное зерно, до сих пор движет горы. Способность Софьи Ивановны любить и верить спасает всех. Значит, вот такая идея. Вера сильней лжи. Теперь редактируем совсем немного и отпускаем пьесу на волю. Почему я пишу – мы, а не я. (потому что мне всё кажется, что кто-то помогает мне, одна я бы не справилась).

- Что вам сообщает и чем вас волнует Ветхий Завет? Ваша «Овечка» - не римейк библейского сюжета – это ваш совершенно свободный взгляд на ситуацию, которая могла бы произойти в любое время в любом месте? О чем лично вам поведали герои этого старого и противоречивого рассказа о мужчинах и женщинах?

- Я верю, что всё это было. То, что написано в Ветхом Завете. Просто пересказывали это люди, как могли, по своему разумению. Потом записывали, потом подправляли. Всё было, но так ли точно, как в Библии? Думаю, нет. Но Библия волнует. Меня волнует загадкой чувств. Есть факты, есть поступки, есть речи и слова, но чувства их – великая тайна. Однажды сидела в лодке ночью одна посреди Невы и ловила рыбу. Мимо проплыл огромный корабль. Явно не приметил меня в темноте. Спасибо, не утопил. Моя лодка ещё долго плясала на волнах, поднятых этим кораблем. И вот тут я вспомнила Рахиль. Почему? Я вспомнила Рахиль с полотна Рубенса. Почему? Не знаю. Именно, из-за корабля. И я стала думать о ней. Я думала, - вот она любит Иакова. Боже, как она его любит! В тот миг я сама любила безумно, а, значит, понимала в любви. И вот она ждёт семь лет. Я тоже ждала и понимала в ожидании. И вдруг, в один миг он отдан Лии. И не то, чтобы сердце его разбито. Ему неплохо. Лия рожает. Какая идея? Снова думаю, когда уже написала. Ищу идею в уже написанном. Идея получилась такая: любви суждено состояться через все препоны, только если она в паре со смирением. Ибо мужчина полигамен, а женщина моногамна. И, стало быть, кто сумеет жить с этой болью, та и победит.

- Вы знаете, что израильский режиссер Евгений Фалевич весьма удачно ставил вашу «Овечку» у нас?

- Нет, мне про это ничего не известно. Был хороший спектакль?

- Очень!

- Хорошо…

- Что вы знаете о спектакле гостя нашего фестиваля «Театральный дивертисмент», коллектива из Брянска?

- Не знаю ничего. Увы, авторов перестали приглашать на премьеры. В Азию приглашают, в Европу приглашают, а в Россию, страны СНГ – нет. Я не думаю, что здесь финансовая проблема. Думаю, это падение общей театральной культуры. Отношение к автору стало потребительским. Пригласить не можете, но хоть поздравьте автора…

- Как складываются ваши отношения с критиками? Как вы оцениваете театральную критику в России?

- Никак не складываются. Я критику не читаю. В России нет критики. Как, в общем-то, почти нет профессиональной режиссуры. Вся режиссура авантюрная. А драматурги есть. Есть выдающиеся – Галин, Петрушевская. Есть гениальные – Зорин. Есть спорные, но очень сценичные и профессиональные – Коляда. А недавно я прочитала гениальную пьесу никому не известного драматурга Славы Майорова «Игра на поражение». А ещё в Оксфорде учится некая Юля Савиковская, которая пишет незаурядные пьесы. Очень талантливый человек.
Но русский театр переживает очень плохие времена. Впрочем, как и сама Россия.

- Какой род театра и драматургии наиболее близок вашему сердцу?

- Мне близка любая драматургия. Требования простые: наличие таланта, ума, фантазии, порядочности (о, как часто мелочность и непорядочность автора просвечивают сквозь текст пьесы!). Обязательно профессионализм, то есть понимание законов сцены. И, конечно, драматург должен обгонять время. Я, например, горжусь, что моя пьеса «Ненормальная» написанная в 1992 году, до сих пор бестселлер. Значит, что-то угадано и напророчено. Подделка, имитация так долго не живёт.

- Что вы считаете своим главным успехом? Плач, смех, тишину зрительного зала?

- Успехом я считаю, когда зрители, покидая зал, с удовольствием говорят словами моих героев. На спектакль во МХАТе одни и те же зрители ходили по много раз. И была такая фишка. Зрители старались сказать из зала текст чуть-чуть раньше артистов. Естественно, в зале стоял шум, но никто не злился. Спектакль играли несколько раз в месяц на большой сцене и несколько раз в месяц на малой. Так «шалили» зрители только на малой. На большой все сидели чинно и были внимательны – много смеялись, часто хлопали. Потом устраивали настоящие овации, минут по двадцать.

- Бывает ли самая чуткая и понимающая публика? Как она выглядит? Кто яркий представитель такой публики? Дама средних лет с добрым сердцем, высшим образованием и маленькой зарплатой? Студент, влюбленный в культуру и мечтающий о том, чтобы перевернуть мир?

- Мои пьесы даже в чудовищной режиссуре принимают всегда с симпатией. Зрители чувствуют, что я люблю их и пишу для них. Театр не имеет смысла без зрителей. Но я заметила, что людям чванливым, полуобразованным и алчным мои пьесы не нравятся никогда. В моих пьесах нет цинизма. И потому я для таких людей никогда не стану «своей», а мои пьесы всегда будут для них «глупыми и наивными». Но, если бы я была гениальным драматургом, то, возможно, я покорила бы и таких зрителей. Но…

- Что вас расстраивает, раздражает в сегодняшней российской культуре?

- Непрофессионализм, приоритет денег, цинизм и склонность бездарностей объединяться и буквально рейдерски захватывать пространство искусства.

- Как, на ваш взгляд, можно победить бездуховность и «гламурную» агрессию телевидения? Все эти вопли о пользе здоровой пищи, об изготовлении тапочек на дому, о родах никому не нужных «звездочек» и ужасе быть толстым?..

- (вздыхает). Не знаю. Вполне возможно, что победит бездуховность. Бороться и перекрикивать их бессмысленно. Надо петь свою песню, чистую и честную. И, если тебя хоть кто-то слушает, то ты живёшь не зря.

- Почему руководство любой страны боится грамотности, образованности своего населения?

- Потому что в политику, как правило, идут люди алчные, закомплексованные. С малыми способностями и большими амбициями. Тех, кто ниже их, они презирают. Но тем, кто выше их, мстят вплоть до уничтожения. Мне кажется, по-прежнему актуальна борьба за то, чтобы людьми руководил закон, а не личности. От личностей следует ждать только мессианства и милосердия, но не управления.

- Что вас поддерживает в работе, питает душу – музыка, балет, спорт, стихи? Природа? Поездки? Беседы с друзьями?

- Чувство долга, любовь к родным и к моим животным, путешествия, я страстно хочу успеть посмотреть на мир, в котором имею счастье жить, природа, особенно, животные: зоопарки и сафари – моя страсть, не говоря уже о нормальных лесах и морях. А также – опера. Опера с раннего детства. Опера сильно повлияла и на мои пьесы.

- Как приходят к вам сюжеты?

- Они не приходят. Они толпятся, толкают меня, дергают за рукав, плачут, орут, требуют внимания. И я вечно виновата, что не в силах дать жизнь всем.

- Что для вас счастье? Что – комфорт? А что –
восторг и полет?

- Счастье – это, когда чувствуешь счастье. Вот сегодня сунулась зачем-то к дочке в комнату. Она что-то срочно дострачивала на швейной машинке. Белые занавески двигал лёгкий ветер. На солнце растянулись наши четыре белых кошки. И я вдруг замерла от счастья.
Комфорт - это когда каждая вещь десятилетиями на одном и том же месте, любима, в хорошем состоянии и удобна. Когда у тебя самой есть место для работы, для отдыха и есть, где принять гостей. Комфорт – это отсутствие финансовых долгов и чистая совесть. Комфорт – это, когда ты можешь остаться один на столько, на сколько хочешь. Комфорт – это когда найдена мера между личной независимостью и обязательностью считаться с другими людьми. Комфорт – это когда у тебя столько домашних животных, со сколькими ты сумеешь справиться и сделать их жизнь счастливой. Животным тоже надо счастье.
И, конечно, комфорт, это, когда ты имеешь право отказываться от чего-то.
Восторг и полёт – это просто ты в восторге и ты летишь, или чувствуешь себя так, будто летишь.

- Как муж терпит жену- драматурга? Ваши беседы – заготовки новых пьес?

- Я разведена. Одна из причин – муж не верил в меня. Сейчас у нас хорошие отношения (они и при разводе были хорошие), но муж так и не верит в меня. Я считаю, что категорически нельзя жить с человеком, который в тебя не верит. А тем более пытаться кому-то что-то доказывать. Я не скажу, что окружена фанатично верящими в меня людьми. Более того, я такую ситуацию не то чтобы не создаю, а избегаю её. Мне не надо веры в меня. Но неверие в меня, отрицание моих способностей меня «гасит».

- Как складывается судьба вашей драматургии за рубежом? Вы ею довольны?

- Складывается. Я довольна. Медленно, но верно всё идёт по возрастающей. Хотя пущено всё на самотёк. Вообще, вся моя, так называемая, карьера, пущена на самотёк. Я даже пьесы не показываю в театры. Я их просто помещаю на сайте. У меня, вы не поверите, даже практически нет знакомых в театрах.

- Дети продолжают ваш путь? Как они относятся к вашей жизни и славе?

- Они живут иначе. Дети меня любят. И я их тоже. Они точно знают, что они были, есть и будут важней, чем пьесы. Слава, если она и есть, то это незаметно даже мне. А уж детям тем более.

- Как вы относитесь к нашей стране? Какой она вам видится? В чем ее неповторимость для вас? Какой образ, слово, случай концентрированно воплощает лично для вас Израиль?

- Розы, Иерусалим, вкусная еда в уютных ресторанчиках, Мёртвое море, Средиземное море, Красное море, пустыня, кибуцы, девушки- военнослужащие – нет единого образа. Слишком мало была в Израиле. А ведь вполне возможно, что это самое странное и самое особенное государство в мире. Не хочу придумывать. Я очень надеюсь, что у нас с Израилем всё пока впереди.